Тропою волка

Богуслава отдали на поруки Михалу. Правда, Несвижскому ординату пришлось пообещать, что провинившийся перед королем Речи Посполитой Богуслав больше уже никогда не вернется к Карлу Густаву и его союзникам. С татарами Казы-аги Михал также договорился. Зная, что им в руки попал знатный пленник, хитрый Казы-аги требовал и достаточно знатный выкуп — 12 ООО талеров.

— Дьявол! — ругнулся Михал. При нем таких денег не оказалось. Он заплатил 3 ООО талеров, но татары согласились отдать ему Богуслава под честное благородное слово, что оставшуюся сумму он выплатит позже, и потребовали заложника. Заложником вполне добровольно согласился стать гусарский хорунжий из полка Михала Петр Гноинский, полностью уверенный в том, что деньги вскоре выплатят.

— Отлично! — Михал полагал, что конфликт разрешился весьма успешно. Он даже не стал намекать Богуславу, чтобы тот сам позже уплатил 9 ООО талеров за собственный выкуп. Михал полагал, что Богуслав и так все понимает. Увы, похоже, что раненый, с плохо соображающей головой, Богуслав всего этого как раз толком и не осознавал. Слуцкого князя умыли и перевязали, дали выпить красного вина. Чувствовал он себя очень скверно — голова кружилась, постоянно тошнило, и несчастный Богуслав, едва осушив кубок, отключился в повозке для раненых.

Но как все скоротечно на войне! Только что светило солнце, а вот уже проливной дождь! Только что татары разбили брандербуржцев, а теперь уже сами разбиты ими и бегут, побросав обозы, знамена, пленных и раненых, бегут от обрушившегося града пуль и сабель. Менее чем через сутки под Филиповом брандербуржцы и шведы генерала Спинбока, словно черти из табакерки, выскочив из дождевых струй, атаковали Гонсевского, разгромив его авангард. Погиб Коротке-вич, попал в плен Поклонский… Только что Гонсевский, под-боченясь, свысока взирал на пленного Богуслава с залитым кровью лицом, и вот уже сам, бледный, со связанными руками, брошен в мокрую грязь вражескими солдатами. Под струями дождя мушкеты литвинских пехотинцев стреляли плохо — порох на полках тут же промокал, а вот шведские драгуны, используя морские мушкетоны, имеющие защиту от воды, палили часто и точно из своих стволов. Под Михалом упал сраженным его любимый вороной конь Пегас. Сам Несвижский князь перелетел через голову коня и упал в мокрую жижу. Его бы точно добили или схватили неприятельские драгуны, если бы не ловкий татарский всадник, затащивший парня к себе на седло с криком: «Чабук! Чабук!» — и тут же пришпоривший коня, убегая вон от настигающего врага.

Богуслав не слышал начала боя. Он спал в телеге, накрытый овчинным тулупом, метался в бреду, видя в беспокойном сне каких-то чудовищ, вампиров с окровавленными зубами, прятался от них в темном пруду… Проснулся Радзи-вилл от крупных капель воды, часто падающих ему на лицо с навеса, продырявленного, как решето, не то пулями, не то осколками гранаты. Раненый князь с трудом подполз к выходу. В нос ударили сырость и запах хвои. Его телега стояла на узкой проселочной дороге, среди елей, брошенная всеми. Дождь уже прошел, но с намокших еловых лап падали крупные капли. По ночному темно-аспйдному небу плыли серые осенние облака, то скрывая, то открывая серебристый фонарь Луны. В этом переменчивом лунном свете Богуслав разглядел мертвые тела нескольких татар, темнеющие в лужах и в мокрой траве. Богуслав быстро сообразил, что прошел бой, в котором крымчан разбили наголову.

«А где же Михал? Нет никого… Нужно бежать! — лихорадочно соображал Богуслав. — Бежать? Но куда? Да и есть ли силы, чтобы бежать?» Голова по-прежнему кружилась, в руках и ногах чувствовалась неимоверная слабость, веки горели. «Наверное, у меня жар», — подумал Богуслав. Где-то на расстоянии послышался топот копыт, громкие гортанные команды на немецком…

— Hilfe! Ich bin hier! [15] — громко крикнул Радзивилл, чувствуя, что на крик ушли последние силы. Стук копыт по мокрой глинистой почве раздался совсем рядом, и к телеге подскакали два всадника в заломленных шляпах. В их руках тускло поблескивали обнаженные сабли. Во мраке ночи, слабо освещаемой луной, Богуслав не мог дать гарантии, что эти темно-серые силуэты драгун и есть брандербуржцы — всадники могли оказаться и литвин-скими или польскими драгунами.

— Wer ist da? [16]- громко спросил один из них, и Богуслав понял — перед ним союзники.

— Я Богуслав, Богуслав Радзивилл, — ответил Слуцкий князь, и тут же в его глазах все потемнело, серые силуэты немецких драгун расплылись. Богуслав потерял сознание, рухнув лицом в овчину.

Глава 17 Возвращение локиса

Все приятное длится недолго. Кмитич с небольшим отрядом возвращался в Немежи, чтобы узнать, чем же закончились переговоры и как действовать дальше. Его медовый месяц уместился в две недели, сгоревшие для оршанского князя с быстротой сухого пороха. За эти две короткие недели он помимо занятий любовью с Алесей как мог занимался и изучением жмайтского, чтобы потом писать письма. Жмайтский показался языком простым в отличие от латышского, но Кмитич усвоил лишь самое малое.

В то время как разбитый и поредевший авангард Михала, чудом избежавшего плена, пробирался из негостеприимной Пруссии в Жмайтию, аккурат к 10 октября Кмитич подъезжал к лагерю двух делегаций. По дороге Гайдар — ехавший впереди наемный татарский солдат-разведчик — два раза видел двух загадочных всадников, которые исчезали, как только к ним устремлялись люди Кмитича. Однажды загадочного всадника видели не впереди, а сзади. Он быстро ретировался, как только к нему выехали двое из отряда.

— Нас, кажется, пасут, — недовольно объявил Кмитич ротмистру Полишуку. — Уж не люди ли это Сапеги?

В это время, 9 октября, к комиссарам Речи Посполитой пришла королевская грамота, уведомлявшая, что король согласен передать в наследство корону царю или царевичу при условии, что мир между двумя государствами будет заключен на основе Поляновского договора 1634 года, что означало возвращение всех захваченных за 1654–1655 годы земель от Вильны до Рославля. Тогда, в 1634 году, Речь Посполитая уступила Москве только маленький городишко Серпейск, проведя государственную границу под Брянском, Вязьмой и Ржевом — также некогда литвинскими городами, кроме Вязьмы, но уже без надежды их когда-либо вернуть.

Пойдет ли на такое соглашение царь? Умная женщина Гонзаго знала почти точно — нет, пусть она и боялась всегда непредсказуемого царя. Ян Казимир был уверен, что нет. Тем самым они, говоря царю «да», говорили и тут же «нет», причем устами самого же царя, который явно не согласится возвращать завоеванное. Хитрый, но не так чтобы очень уж тонкий ход королевской четы.

Делегация царя продолжала настаивать на передаче Московии всей Литвы, а также «Малой Руси» — Укрании, Волыни, Подолья, Галиции. Царь заставлял своих послов для сего дела «промышлять с большим радением, а иное и купить, сулить тысячи многие, пятьдесят и шестьдесят и больше обоим послам…» Комиссары не соглашались. Они не могли представить, как можно торговать родной землей, даже за во много раз большие деньги, чем им предлагали. Тогда царь решил пойти на компромисс: по его новой идее, граница между Литвой и Московией должна теперь была пройти по реке Березине. При этом Москве отходили важнейшие северо-восточные литвинские города: Полоцк, Витебск, Смоленск — и все инф-лянтские твердыни. За польскую корону царь обещал «вернуть» Княжеству Инфлянты, с условием, чтобы в славянских землях ВКЛ отменили униатскую церковь, а Польшу принудили терпеливо относиться к московским схизматикам. После вновь долгих переговоров, договор все же подписали аккурат на Деды — день поминания усопших, 2 ноября.

Комиссары отстояли униатскую церковь, права и свободы католиков и протестантов, а на коронацию Алексея Михайловича или его преемника согласились, но лишь после смерти Яна Казимира. Этим выигрывалось так необходимое время, которое сейчас играло на Княжество. Однако сие известие царя все равно обрадовало. Он все понял по-своему, желая услышать лишь то, что хотел, а услышал он то, что его согласились короновать, и ничего более. Царь на радостях отписал грамоту московскому воеводе Куракину, в которой заявлял, что его уже «обрали на Королевство Польское и Великое княжество Литовское»…