Россия молодая. Книга 2

– Прошу отвечать на статьи опроса! – сказал Крыков.

Уркварт наклонил голову.

– Которого государства корабли ваши? – спрашивал Крыков холодным служебным голосом. – Не были ли вы в заповетреных, иначе – недужных, местах, не имеете ли вы на борту пушек более, чем установлено для защиты от морского пирата, не находитесь ли вы в союзе и дружбе с королем Карлом, не прибыли ли по его приказанию, не есть ли вы скрытые шведские воинские люди?

– Нет! – твердо ответил Уркварт.

Кают-вахтер подал ему библию. Он положил на нее левую руку, правую поднял кверху, заговорил:

– Богом всемогущим и святой библией клянусь, что корабли каравана моего есть суда негоциантские, в заповетреных, иначе недужных, местах не были, на борту пушек более, чем надобно для защиты от морского пирата, не имею...

Крыков слушал не шевелясь, смотрел в сытое розово-белое лицо Уркварта, думал: «Где же бог? Почему не разразит клятвопреступника на месте? Где молния, что должна пасть на его голову?»

Шхипер приложился губами к библии, Крыков потребовал судовые бумаги. Голголсен, сидя верхом на стуле, уперев изрубленный подбородок в скрещенные ладони, слушал, как ходит в своей каюте шаутбенахт – ждет. Чего? Все равно это не кончится добром. И, щуря один глаз, Голголсен примеривался, куда колоть шпагой наглого русского офицера.

– Чашку турецкого кофе ради сырой погоды? – предложил Уркварт, когда капитан вернул ему бумаги.

– Недосуг! – ответил Крыков.

– Вы будете смотреть наши товары? – спросил Уркварт.

– Буду.

– Большая работа! – сказал шхипер. – Она грозит нам разорением. Ярмарка вскорости закончит свои обороты, дорог каждый день...

– В сем году ярмарки нет! – ответил капитан, прямо глядя в глаза шхиперу. – Об том посланы листы во многие страны...

Уркварт моргал. В кают-компании стало совсем тихо, только Голголсен посапывал, да трещали свечи в медных шандалах. Уркварт не знал, что говорить.

– Ярмарки нет в опасении шведа? – спросил он наконец.

Афанасий Петрович кивнул.

– Еще хуже нам! – сказал Уркварт. – Какие убытки! Мы привезли много прекрасных товаров, а теперь нам должно стоять здесь несколько дней. Матросы получают поденную плату, конвойные солдаты тоже, – из чего я стану им платить? Ярмарки нет, ай-ай-ай. Быть может, нам удалось бы продать наши товары свальным торгом, но только поскорее...

– Да, убытки большие! – согласился Крыков. – У вас еще один корабль потонул возле Сосновца, а другой – в шторм...

Уркварт изумился, замахал руками:

– У нас? Вы ошибаетесь, капитан! У нас все, слава богу, благополучно!

– Значит, не у вас. То была другая эскадра. Тамошние воры силой хватали наших рыбаков и вешали их на нока-рее. Более того: они заковали в цепи кормщика нашего Рябова и запрятали на одном из своих кораблей. Кормщик тот вам, шхипер, небезызвестен, в старопрежние времена был случай, что отыскался он на вашем корабле «Золотое облако»...

Уркварт опять не нашелся, что ответить.

– У вас хорошая память! – сказал он наконец.

– Чего надо – помню! – угрюмо произнес Крыков.

Он повернулся к своему капралу, приказал спокойно:

– Начинать досмотр. Смотреть товары со всем прилежанием. За мной!

Уркварт протянул вперед пухлые руки, воскликнул:

– Капитан! Стоит ли тратить силы? Это продлится бесконечно. Вот кошелек. Здесь – сумма большая, чем та, которая может быть объявлена при конфузии за товары, не обозначенные в описи. Капитан...

Афанасий Петрович посмотрел на кошелек, на шхипера, на конвоя, поднимающегося со стула, повернулся и пошел к двери. Головорезы дель Роблеса – в коридоре, на темном камбузном трапе, в штурманской каюте – затаили дыхание. Мимо них с барабанным боем, твердыми шагами поднимались на ют русские таможенники.

– Вон светится! – кивнул головою Прокопьев на полуоткрытую дверь в адмиральскую каюту. – Вишь, где ихний главный... Вон он – старичок какой, желтенький...

Крыков замедлил шаги и тотчас же увидел старичка с желтым лицом и бровями ежиком, который неподвижно стоял и слушал, отогнув сухой ладонью большое твердое ухо.

– Он и есть, зверюга! – шепотом сказал Прокопьев. – Вишь, слушает...

И Крыков, не ответив, согласился, что это и есть зверюга, и подумал, что когда все начнется, он придет и убьет этого старичка.

Кают-компания опустела.

– Ну? – спросил Голголсен.

– Что – ну? – ответил Уркварт. – Они все понимают и идут на смерть. Они не хотят драться здесь, они предпочитают бой на шканцах, там их увидят с берега... Берите свою шпагу и идите туда, если не верите мне на слово.

Голголсен поправил панцырь, ребром ладони взбодрил колючие усы, свистнул в пальцы. Дель Роблес просунул темное худое лицо в круглое окошко над столом.

– На шканцы! – сказал конвой. – Ножи в руки! Сколько их всего?

– Шесть десятков! – ответил дель Роблес. – Мы их сомнем в одно мгновение!

Голголсен вынул пистолет из кармана, подсыпал пороху на полку, пошел к трапу.

– Стрелять нельзя! – шепотом напомнил шхипер.

– Я стар для того, чтобы рубиться, – ответил конвой. – Да и не так это просто...

Он поднялся на ют. Из люков, в серой мути моросящего дождя, отовсюду появлялись люди дель Роблеса. Склонившись, они шли вдоль бортов, один за другим, сильные, умелые, в хороших панцырях из гибкой стали, с длинными острыми ножами в рукавах.

Голголсен спустился на шканцы, мотая головой, сказал Крыкову по-русски:

– Пфа, как ошень колотный покод! Пфа! Мокрий покод!

Крыков не ответил, стоял неподвижно, сложив руки на груди под плащом. Его капрал и солдаты ловко ворочали тюки. Теперь Афанасий Петрович нисколько не сомневался в том, что корабль воинский и построен вовсе не для добрососедской торговли, а для боев. Но уверенности еще было недостаточно, надобно было уличить воров, а когда уличишь – быть бою, добром шведы, разумеется, не отпустят таможенников с корабля. И Афанасий Петрович готовился к тому, что обязательно должно было случиться, – к сражению, и оглядывал шканцы, шкафут, бак не как корабль, а как поле боя, стараясь предугадать ход событий...

Голголсен стоял рядом, хмурился, – тоже ждал, не отрываясь смотрел на сереющие в сумерках огромные лари, в которых Джеймс скрыл своих солдат. Таможенники, шестеро в ряд, подходили все ближе и ближе к ларям, отваливая на ходу тюки и шомполами прокалывая мягкую рухлядь. Тюков было много, таможенники запарились...

– Для какой надобности на шканцах расположены сии лари? – спросил Крыков.

Конвой сделал вид, что не понял вопроса, и почти в это же мгновение стенка ларя бесшумно ушла в сторону, в пазы, абордажные солдаты с топорами шагнули на таможенников, те схватились за шпаги. Голголсен отступил на шаг от Крыкова, выбросил вперед руку с пистолетом, но выстрелить не успел, – желтое пламя опалило ему лицо, и он упал на бок, хрипя, с пулей в груди...

2. МЕХОНОШИН УДРАЛ

На корабле затрещали выстрелы.

Поручик Мехоношин сразу вспотел, ойкнул, побежал за караулку – седлать коня. Руки его не слушались, он задыхался, не мог толком затянуть подпругу. Выстрелы делались чаще и чаще, с Двины донесся протяжный крик. Мехоношин, пригибаясь, потянул коня на дорогу и только здесь сел в седло. Тут ему стало спокойнее, он перекрестился и, прошептав: «Шиш вот вам, стану я ради вас, прощелыг, помирать», – дал шпоры коню и поскакал к Архангельску.

В городе поручик без труда отыскал покосившуюся, поросшую мхом избу кормщика Лонгинова и вошел с тем властным видом, которого всегда страшились подчиненные ему люди. Однако Нил, еще не отдохнувший с дороги, хлебал щи и поручика не испугался, а белобрысый мальчик даже потрогал шпагу Мехоношина. Девчонка жалась в углу.

– Здорово! – сказал Мехоношин.

– Ну, здорово! – ответил Лонгинов, облизывая ложку.

– Ты и есть кормщик Лонгинов?

– А кто ж я еще? Известно – Нил Лонгинов.

– Сбирайся, тебя князь-воевода требует.