Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— Но и удовольствия особого он ей тоже не доставит.

— Марк, удовольствия в жизни — не главное.

Марк недовольно покачал головой и вышел из комнаты. Он постоял с минуту в раздумье, после чего направился к комнате Юлии. Ему самому хотелось убедиться в том, что с Юлией все в порядке. Она по–прежнему плакала, но уже не так истерично, а юная иудейка обнимала ее, подобно матери, гладила ее по волосам и что–то говорила. Он стоял в дверях, никем не замеченный, и смотрел на них.

— Как только моему отцу в голову взбрело выдавать меня за такого жалкого старика? — стонала Юлия, вцепившись в девушку, будто в этой служанке была ее последняя надежда.

— Твой отец любит тебя, моя госпожа. Он желает тебе только блага.

Марк на всякий случай отошел назад, но остался в коридоре и продолжал слушать.

— Да не любит он меня, — воскликнула Юлия. — Ему на меня вообще наплевать. Разве ты не видела, как он меня ударил? Он только и думает, как бы держать меня в узде. Без его разрешения я ничего в доме не могу сделать, а меня уже тошнит от этого. Как бы я хотела, чтобы моим отцом был Друз. Октавия может делать все, что ей нравится.

— Иногда такая свобода говорит не о любви родителей, а об ее отсутствии.

Марк ждал, что Юлия после таких спокойных слов сейчас снова взорвется в истерике. Но последовало долгое молчание.

— Странные вещи ты говоришь, Хадасса. В Риме если ты кого–то любишь, ты позволяешь ему делать все, что ему хочется… — в голосе Юлии слышалось удивление.

— И что ты хочешь делать, моя госпожа?

Марк наклонился вперед и увидел Юлию, спокойно сидящую и явно растерянную.

— Что–нибудь, — сказала она, нахмурившись. — Все, — поправилась она и решительно встала, — кроме семейной жизни с Клавдием Флакком.

Марк криво усмехнулся, услышав такую нелестную оценку Клавдия. Он наблюдал за тем, как его сестра прошла по комнате к своему косметическому набору. Там она взяла в руки дорогое греческое косметическое средство.

— Не понять тебе этого, Хадасса. Что ты знаешь? Иногда мне кажется, что это я рабыня, а не ты.

Застонав от разочарования, она вдруг швырнула косметическое средство в стену. Сосуд разбился, и жидкость растеклась по мозаичному изображению детей, радостно бегающих среди цветов. Комната наполнилась приторным запахом.

Юлия села и снова горько заплакала. Марк подумал, что Хадасса сейчас убежит от гнева сестры и увидит его, но она даже не обернулась. Вместо этого она встала и подошла к Юлии. Опустившись перед ней на колени, она взяла Юлию за руки и стала ей что–то тихо говорить, — настолько тихо, что ему ничего не было слышно.

Юлия перестала плакать. Она кивнула головой, видимо, отвечая на какой–то вопрос, заданный Хадассой. По–прежнему держа Юлию за руки, Хадасса начала что–то петь ей по–еврейски. Юлия закрыла глаза и стала слушать, хотя, насколько Марк знал, она совершенно не знала еврейского языка. Не знал его и он. И все же, стоя в тени, он тоже прислушался — не к словам, а к удивительному голосу Хадассы. Почувствовав непонятное смятение, он незаметно ушел.

— Юлия успокоилась? — спросила его мать, когда он подошел к ней возле фонтана.

— Вроде бы да, — сказал Марк, оторвавшись от своих мыслей. — Эта маленькая иудейка наводит на нее свои чары.

Феба улыбнулась.

— Юлии с ней очень хорошо. Я знала это с самого начала. Было в ней видно что–то такое еще в тот день, когда Енох привел ее к нам, — она провела рукой по струе фонтана. — Надеюсь, ты не будешь выступать против решения отца.

— Мама, но Клавдий Флакк вряд ли будет радовать девушку с темпераментом Юлии.

— Юлии вовсе не нужна радость, Марк. Она сама способна радоваться жизни. По любому поводу загорается, как огонь. Ей нужен человек, который остепенит ее.

— Боюсь, что Клавдий Флакк не просто остепенит ее. Он ее усыпит.

— Не думаю. Он блестящий человек и многое может ей дать.

— Может быть, но проявляла ли Юлия хоть когда–нибудь интерес к философии или литературе?

Феба тяжело вздохнула.

— Я понимаю, Марк. Об этих трудностях я тоже много думала. Но кого бы ты посоветовал ей в мужья на месте отца? Кого–нибудь из твоих друзей? Может быть, Антигона?

— Вовсе нет.

Услышав такой торопливый ответ, она добродушно засмеялась.

— Тогда ты должен согласиться с отцом. Юлии нужна зрелость и стабильность, которые может дать ей муж. В молодом человеке таких качеств не встретишь.

— Девушку в мужчине интересуют не только зрелость и стабильность, мама, — сухо сказал он.

— Любая девушка, обладающая здравым смыслом, понимает, что характер и разум оказываются долговечнее обаяния и внешней красоты.

— Сомневаюсь, что от такой мудрости Юлии станет легче.

— Какие бы сцены тут Юлия ни устраивала, ей все равно придется подчиниться решению отца, и ей самой же будет лучше, — Феба сложила перед собой руки и разглядывала их, — если только ты не спровоцируешь ее на непослушание.

Марк сжал губы.

— Ее не нужно ни на что провоцировать, мама. У нее своя голова на плечах!

— Ты же сам понимаешь, что оказываешь на нее заметное влияние, Марк. Если бы ты с ней поговорил…

— О, нет, мама, только не это. Если бы я мог решать судьбу Юлии, она бы имела право выбирать того, кто ей нравится.

— А кого бы ты хотел видеть женихом Юлии?

В этот момент Марк вспомнил того красивого плута, с которым Юлия встретилась во время зрелищ. Скорее всего, крестьянин. Марку неприятно было вспоминать этот эпизод. Желваки заиграли на его скулах. Все девушки так падки на красивые мужские лица, его сестра не исключение. Но, как бы то ни было, он от своего мнения не отступит.

— Клавдий Флакк ей не пара.

— Думаю, ты глубоко заблуждаешься, Марк. Мы тебе не говорили о том, что не отец приходил к Клавдию Флакку. Клавдий Флакк сам пришел к нам. Он влюблен в нее.

Клавдий Флакк и Юлия под бдительными взглядами двух главных жрецов храма Зевса обменялись облатками пшеничного хлеба под названием фар. Юлия была бледна и не выражала никаких эмоций. Когда Клавдий взял ее руку и нежно поцеловал, Юлия посмотрела на него, и ее щеки покраснели. Децим весь напрягся, ожидая взрыва. Он видел, как глаза дочери наполнились слезами, и знал, что она могла выкинуть на глазах всех присутствующих какую–нибудь глупость.

В храме царила тишина, и только мраморные идолы, казалось, свысока следили за всем происходящим. Лицо Марка застыло в мрачной маске, лишь его темные глаза блестели. Он долго и упорно выступал против этого брака. Он даже предлагал коемптио, или откуп за невесту, после чего можно было бы оформить развод. Но Децим и слышать об этом не хотел.

— Ты не посмеешь обращаться к Клавдию с подобным предложением и позорить всю нашу семью! Неужели ты не подумал, что ждет твою сестру в будущем после такого развода? При всей красоте и жизнерадостности, Юлия пуста, эгоистична и капризна. При таком характере с ней ни один мужчина не уживется. Или пример Аррии тебя ничему не научил?

Марк взорвался в гневе:

— Между Юлией и Аррией нет ничего общего.

— Если она сочетается нерасторжимым браком, конфарратио, с человеком, подобным Клавдию, то уже точно не станет такой, как Аррия.

— Ты так сомневаешься в собственной дочери?

— Я люблю ее больше собственной жизни, но при этом не закрываю глаза на ее недостатки, — Децим печально покачал головой. Он знал, что, если пользоваться красотой в корыстных целях, она быстро увядает, а обаяние Юлии было средством для манипуляций. Марк видел в своей сестре только то, что хотел видеть, — жизнерадостного и капризного ребенка. Он не понимал, какой она может стать, если предоставить ей свободу выбора. С другой стороны, если у нее будет достойный муж, Юлия может стать такой же зрелой женщиной, как ее мать.

Юлии нужны были стабильность и четкое направление в жизни. Клавдий Флакк мог дать и то и другое. Да, Децим понимал, что Флакк вовсе не был предметом дум и вожделений молоденьких девушек, но он обладал более важными качествами: чувством чести и долга, в том числе и семейного. Децим хотел обеспечить своей дочери достойное будущее, и никакие возражения темпераментного сына его не переубедят. Абсолютная свобода может быть только деструктивной. Когда–нибудь и сын, и дочь поймут это и простят его.