Витязь. Владимир Храбрый

Великий князь приказал раздать жителям села ковриги хлеба и молча смотрел на жадно жующих детей, стариков и старух.

Потом медленно повернул голову к Пересвету, сидевшему на облучке саней и державшему в опущенных руках вожжи, и сказал:

- Слушай, что я хочу сказать… И хочу, чтобы мои слова стали известны отцу Сергию… Я говорил ему, что пойду на Орду. Это было на заре, когда свободно и громко звенели колокола… А к вечеру того дня я стал сомневаться в своем решении - одолею ли такую силищу? Не о себе пекся, о народе русском, и не себя жалел в случае поражения, а его. Что с ним будет тогда?! И будет ли вообще народ русский на земле?.. Вот о чем думал. И вы помните: и ты, Пересвет, и ты, Владимир, как, видя мое колебание, отец Сергий во время молитвы ушел за алтарь и пробыл там в уединении долго. А потом вышел и, обращаясь ко мне, сказал: «Дмитрий! Се зрел твою победу над врагом…» Этими словами он старался укрепить мою веру. Да… А теперь, после того, что увидел, услышал, от меня отлетели прочь даже самые малые сомнения… Прочь! - В голосе великого князя появилась сталь. - По убиенным плачет земля, по младенцам и женам, порубленным, по разрушенным городам нашим и селам. И мы должны отомстить!..

Какое-то время ехали молча. Пересвет оглянулся и улыбнулся Серпуховскому. Казалось, после виденного улыбка его была ни к чему, но Владимир Андреевич хорошо понял чернеца. В ответ он кивнул Пересвету. «Значит, не зря мы предприняли эту поездку… И молодец Александр, который, стоя недавно на кремлевской стене, говорил, что такая поездка Дмитрию Ивановичу необходима… А вот Боброк оказался неправ… Но не буду судить его…» - князь Серпуховской откинулся назад и закрыл глаза.

У Рясско-Рановской засеки встретили сторожу. Завидев монахов, старший, завидного сложения воин с черной окладистой бородой, обернулся к десятскому и проговорил:

- Чернецов проводи в дубовую башню, я скоро к ним буду, - и кинул острый взгляд на Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича.

Иноки заканчивали трапезу, когда вошел старший и низко поклонился:

- Великий князь, и ты, князь Серпуховской, кланяется ваш воин, назначенный в сторожу на Рановской засеке, и от всех воев-разведчиков низкий поклон тож… - Но, узрев, на лице Серпуховского недовольство, тут же выставил вперед левую руку: - Княже Владимир Андреевич, кроме меня и разведчика Карпа Олексина, никто тебя и Дмитрия Ивановича не узнал, могу поклясться за это на святой иконе, а у Карпа признание взять - легче из камня воду выжать… Ты сам его хорошо знаешь… О приезде вашем я предупрежден был, - завидев в глазах великого князя удивление, старший продолжил: - Воевода Боброк нарочного прислал и велел встретить вас… Сказал, что чернецами едете. Хотел навстречу вам Олексина выслать, да поостерегся подозрения: отчего, мол, сторожа монахов встречать выехала, не знатный ли какой человек среди них находится… Знаю, среди вас есть с посохом, благословенный самим Радонежским, чернец Пересвет, коему все пути по Дону известны и пути на Рясское и Куликово поля, но предлагаю взять в попутчики моего Карпа Олексина - пригодится шельмец. Мы его тоже в черную рясу оденем и куколь на глаза надвинем: он и молитвы знает - чем не монах… - улыбнулся старший.

- Ладно, ладно, - Владимир Андреевич покосился на Пересвета, - вы тут поставлены не молитвы учить, а глазами и ушами Московского княжества быть и за всякую весть, далекую от истины, головой отвечать.

- Знамо, князь…

- То-то же.

- А теперь подойди ко мне, Андрей Попов, обниму тебя, - попросил Дмитрий Иванович, как бы извиняясь за брата, - почитай, с самой Вожи не виделись. Давай рассказывай, что на границе Дикого поля деется.

- Великий княже, - начал Андрей Попов, - как ушел со своим войском Мамай за Рязань, спалив её снова дотла, вернулся из мещерских болот Олег Иванович и зачал опять Рязань отстраивать. Каменные дома, у коих крыши обгорели, а сами остались целыми, разбирают и камни возят за двадцать верст от Рязани, - и уж стали стены класть из них да глинобитные печи ставить в том месте, которое Солотчей прозывается. Уж не каменный ли Кремль рязанский князь строить задумал по примеру нашего?.. Пока слухи это, потому и в Москву ничего не писал.

- Что там Олег задумал насчет каменных стен - его дело…

- А не скажи, Дмитрий Иванович, - прервал великого князя старший сторожи, - тут одна малость есть… Олег Иванович, великий княже, не раз Москву хулил, доносили, и ты знаешь, что будто даже грозился на тебя за то, что Москва его оборонять не хочет и что-де будто бы он келарь у твоего амбара… А раз так, то намерен он заодно с ворами, то есть с ордынцами добром поживиться… А почему в таком разе Олег Иванович начал каменную стену возводить на высоком берегу Старицы, что впадает в Оку, со стороны Москвы?..

- Вот об этом узнать надобно! - твердо сказал Владимир Андреевич. - И насчет слухов про союз с ордынцами проверить… А посему посылай Карпа Олексина не с нами, а в Рязань, и пусть он возьмет моего дружинника Игнатия Стыря, которого ты знаешь хорошо…

- Добро, - с улыбкой взглянул Попов на Стыря. - Как же! Знаю этого молодца… Не впервой секретные сведения добывать… И на сей раз, дай Бог, тоже добудут… И еще вот что хочу вам сообщить: объявились в наших местах ордынцы, думали, что разведчики Мамаевы… И с ними видели русского, верхом на медведе, заросшего рыжими волосьями, взгляд, как у чародея, вроде бы как не в себе… Да узнал потом - ватажники это, и главный у них - бывший тысячник Булат, что растерял свою тысячу на Воже и, боясь гнева Мамая, остался в скопинских лесах с сотней недобитых ордынцев и занялся разбоем.

Доселе молчавший Пересвет заговорил:

- Слышал я от одного монаха из Рясска об этих разбойниках и о двух вертепах, что по соседству находились возле Скопина: атаманами были у русских - Коса, у ордынцев - Булат. Жили мирно, а потом ордынцы побили Косу и его людей; навел же Булата тот, которого видели верхом на медведе.

- Обычное дело: живут рядом, потом ссорятся и убивают друг друга… Не токмо у князей эти обычаи, вон и разбойники их переняли. Обидно, что кровавое дело уже обычаем стало, - сказал Дмитрий Иванович, будто для себя, ни на кого не глядя…

- Объявились ватажники месяца два назад, а потом будто сгинули, - обратился к великому князю Андрей Попов. - Я людей своих посылал выведать место их обиталища. Только мои разведчики остатки костров обнаружили да землянки пустые: будто бы ушел Булат со своими людьми на север… Сейчас ведь почти у каждой речушки, у каждого земляного или древесного заслона сторожа поставлена, тяжело уже разбойникам ватажить… Поэтому ордынцы и утекли…

- Не будем гадать, - отмахнулся великий князь. - Если кому попадется этот бывший тысячник Булат - привезите его мне живым в Москву: допросить хочу, а там видно будет, что с ним сделать… Вон с самым злейшим врагом, мурзой Караханом, которого я на Воже чуть-чуть не порешил, вместе в бане парились… - И Дмитрий Иванович захохотал, щуря свои темные глаза. - Ей-богу, не вру. Князь Владимир с Бренком подтвердят.

Все, кто находился в дубовой башне, поняли шутку великого князя и засмеялись.

- Спасибо за хлеб-соль, Андрей сын Семенов, - оборвал смех Дмитрий Иванович. - Зрел я на твою сторожу из бойницы башни, ладно крепость устроена и в хорошем состоянии содержится… А теперь пора ехать.

- Кони готовы, великий княже, накормлены и подковы подправлены. С Богом!

Глава 12. ДВА АРГУНА ^[49]

Игнатий Стырь и Карп Олексин могли сойти и за простых смердов: на голове по самые уши были нахлобучены бараньи шапки, зипуны с поддевкой затянуты полосатыми кушаками и узлы сдвинуты набок, как носят рязанцы, отчего и прозвали их «косопузы-ми». Из-под зипунов выглядывали шаровары, заправленные в войлочные сапоги. Но топоры, засунутые за кушаки, выдавали плотников.