Кровь и пот

Во всем облике его не было ни одной правильной черты, весь он был несоразмерен. Везде, во всех чертах его лица или чего-нибудь недоставало, или что-то было лишнее. Бритая до синевы голова его была заострена кверху и походила на воробьиное яйцо. Огромные, прозрачные, как рыбий пузырь, уши оттопыривались. И еще странность была в этих ушах — они двигались! Они настораживались на звук, даже слегка поворачивались в ту сторону, откуда был звук, или обвисали, совсем как у зверя.

— Не таись от меня, Акбалажан, на всем свете я единственный почтенный друг твой! — нажимал между тем Судр Ахмет.

Акбала опять опустила глаза и молчала. Судр Ахмет еще тесней приник к ней и задышал в ухо:

— Доверься… Ну, ну, скажи!

— «Доверься, доверься»!.. — сердито сказала вдруг Акбала. — А его куда деть? — кивнула она на сопевшего у груди ребенка.

— Гм!.. Н-да… — Судр Ахмет задумался.

Он зажмурил глаза и забрал в кулак свою бороденку. Долго он думал, прикидывая так и сяк. Конь, обещанный Танирбергеном, который уже чуть не у юрты топтался, теперь стал уходить. Судр Ахмет кряхтел, потел, жалел коня и думал… Наконец он раскрыл глаза, хихикнул и даже в ладоши хлопнул.

— А что! — победоносно сказал он, и ему показалось, что конь опять переступает, всхрапывает возле юрты. — А что! Нашел! Этого малыша… А как его зовут?

— Ашим.

— Ашим? Хорошее имя. Прекрасное имя! Совсем еще малюсенький… Сколько уже малютке?

— Шесть месяцев.

— Шесть месяцев? О, да он совсем взрослый! Совсем крепкий!., Ах ты, недоносок мой! Дай-ка пощекочу тебя… Тю-тю-тю!.. Ки-ко-ко!.. А вообще-то медленно человек растет. Шесть месяцев уже, а вид у него… Да и годовалый тоже так себе, ни то ни се… Вот гусята, только вылупились, а уж туда же… в воду! Хи-хи! Или возьми собаку. Шесть месяцев ему, так он — у! Мышей сам себе ловит…

Судр Ахмет долго хихикал, вытирал глаза, мысли его бродили где-то по кругам, пока снова не наткнулись на коня.

— Ну так вот, слушай, чего я придумал… Отвези-ка ты сосунка к своим родителям. Что ему делать, Суйеу-ага-то? С внуком станет играть, кормить его станет — вот ому и дело, а?

— Если они узнают, что я хочу замуж… Судр Ахмет даже руками на нее замахал.

— Что ты! Ты не вздумай говорить об этом! А так это… М-м… Скажи, теперь, мол, понянчите вы его, а я измучилась. Даже скажи готовить себе не успеваю — одна ведь! Неужели откажутся?

Акбала посидела немного, думая о чем-то, потом встала и пошла к двери. Один раз она оглянулась, хотела что-то сказать, но не сказала, покраснела и ушла.

Оставшись один, Судр Ахмет долго вспоминал лицо Акбалы, когда та уходила, какое оно было — холодное или взволнованное. Подумав, он решил, что все-таки взволнованное, засмеялся, хлопнул себя по ляжкам и сказал радостно:

— Аа! Уа, Ахмет, конь теперь твой!

— Ойбай! Ойбай… А да будьте вы прокляты! До седьмого колена… Я уж и что ел не помню, ой! У-у-у!..

Судр Ахмет бегал по темной юрте, не находя себе места. Комары звенели вокруг него яростно и беспощадно. Судр Ахмет отмахивался, жалобно вскрикивал, шлепал себя по шее, по ушам, но комаров становилось еще больше, и Судр Ахмет изнемогал.

Наконец он не выдержал, выскочил во двор, развел дымокур, мелькая в темноте белой рубахой, отбежал в угол, крикнул что есть силы: «Уа!», разбежался и нырнул в едкий дым.

— Ага! — сладострастно завопил он. — А ну-ка налетай теперь! Не можете? То-то!

Но он и сам в дыму стал как комар — едкий дым лез в глаза, в нос, он чихал, кашлял, потом ошалело выскочил из дыма и кинулся в юрту. Увидев жену, спавшую как ни в чем не бывало с открытым лицом, он остолбенел. «Уж не сдохла ли эта собака?»— подумал он и приложил ухо к ее груди. — Жива! Ба! Да она в самом деле жива! Я себе места не найду, а она дрыхнет, невоспитанная!»

Такого Судр Ахмет уже не мог стерпеть и сердито пнул жену в бок.

— Ау, жена! — закричал он. — Ай да баба! Ай, двужильная баба!

— Что? — невнятно спросонок отозвалась жена.

— Я вот тебе покажу, что! Вставай, разбирай дом! Кочуем отсюда! Будь они все прокляты до седьмого колена!

— О господи, погоди хоть до рассвета! Все неймется тебе…

— Что-о? Почтенный твой муж тебе надоел? На рассвете хочешь бездыханный труп мой увидеть?

— Ах, мой дорогой, где это ты видел умерших от комаров?

— Помилуй аллах! И-и, безбожница… Ах ты тварь, а?! Не видела, так увидишь! Эти твари живьем меня сожрут! Сожрут, говорю тебе, ничтожной!

Судр Ахмет торопливо лег, закутал голову чапаном, полежал, шумно дыша, потом сел и захныкал:

— Ау, жена… Эти комары, будь они прокляты, как войско тысячное… Вон они как пищат! Сам маленький, а как пырнет тебя, будто копьем… Клянусь аллахом! Во! Во! Ай-яй!..

Только под утро с моря потянул свежий ветерок и стал отгонять комаров. Судр Ахмет тогда разделся, долго, с ожесточением чесался, кряхтел, потом блаженно закрыл глаза и заснул. Храпел он чуть не до обеда и проснулся, когда рыбаки уж возвращались с улова. Везде по дворам, возле очагов, белели платки женщин. Судр Ахмет поглядел к себе во двор и увидел, что Бибижамал чистит на доске большого желтобрюхого сазана. Судр Ахмет как был — в подштанниках, в нижней рубахе, босой, с непокрытой головой — подошел к жене и стал умильно глядеть, как жена вспарывает брюхо сазану и как оттуда лезет нежно-розовый жир.

— Ну, ну! Баба! Ах ты, баба! У-у! — ласково сказал он и потрепал жену по спине. Потом позевал, поглядел по сторонам и пошел одеваться. Одевшись, он опять позевал, сильно поскреб голову и стал думать, чем бы заняться. Ничего не придумав, он вышел, пощурился на солнце и, спотыкаясь, заплетаясь на ходу, вяло побрел к Мунке.

Дом Мунке был полон. Сидели там Кален, Рай, Дос… Голова у Рая была завязана белым ситцевым платком. Сквозь платок проступала кровь. Рай угрюмо сидел, молчал и ни на кого не смотрел.

Судр Ахмет еще в Челкаре слышал о драке в рыбачьем ауле. С наслаждением слушал он тогда, какой смелый Ожирай, как он убил одного рыбака, проткнув его копьем, как сбил с ног Рая, взвалил на коня девушку и ускакал.

Он поглядел на мрачного Рая и чуть не захихикал. У него даже язык зачесался — так захотелось ему сказать что-нибудь о джигите, потерявшем свою девушку. Он бы и сказал, да посмотрел на Калена и схватился за бороду. «Апыр-ай! — подумал он, заводя глаза. — Возьмет и убьет! Это прямо нечистый дух!»

Судр Ахмет огляделся и заметил Акбалу. Акбала осунулась, под глазами у нее легли тени, и Судр Ахмет сразу понял, что она не спала ночь после вчерашнего разговора. «Э! Раз баба засомневалась, так уж бес ее попутает!»— решил Судр Ахмет и опять чуть не захихикал. Он уже чувствовал под собой обещанного Танирбергеном коня. Он скакал на нем по степи, и ветер бил ему в лицо.

Разговор зашел об ауле Кудайменде, и Судр Ахмет вдруг понял, что безмерно любил Кудайменде, и Танирбергена, и всю их родню, и весь аул, и небо над их головой. Язык его снова зачесался, в горле пискнуло, и Судр Ахмет не вытерпел:

— Ау, что там говорить — вода счастье! Где вода, там и жизнь! Вон склоны Акмарка какие зеленые в этом году, а? Я говорю, аул волостного Кудайменде весной пшеницы посеял… Как попало посеял этот почтенный аул мешков пять или шесть, а теперь что? А? Стена? Клянусь аллахом — стена! — так густо выросла…

Жены Мунке и Судр Ахмета были родственницами. Родство, правда, было дальнее, но оно связывало Мунке. Он не любил Судр Ахмета, но должен был его терпеть.

— Ладно, ладно, — кисло сказал он. — А как, в самом деле, дела у Каратаза? Что-то плохая молва о нем идет…

— Что, что? — закричал Судр Ахмет. — Кудайменде сейчас луну на небе может достать! Семь дедов не видали такого богатства! Кудайменде и Танирберген — о, это великие люди! Скоту их нет числа. Когда их бараны пасутся в степи — травы не видно. Ягнята у них — как телки! Клянусь аллахом, как телки! Как пройдет мимо, покачиваясь, еле волоча курдюк, — аж слюнки по бороде потекут!