Высокие башни

Сесиль увидела, как опечалилась девочка, и заговорила более мягко:

— Ну-ну, малышка, тебе не стоит так расстраиваться. Филипп будет как новенький через несколько дней. Ты очень добрая девочка, потому что ты пыталась ему помочь. Тебе уже получше?

— Да, мадам.

— А руки еще болят?

— Да, мадам, болят.

Из задней комнаты послышался злобный голос.

— Сесиль! Сесиль! Что за шум? Почему открыта дверь, ведь на улице дует ужасный морозный ветер!

— Отец, дверь закрыта.

— Кругом сквозняки. Они меня доведут до могилы! Дверь открыта! Я тебе говорю! Почему ты со мной споришь? И почему мои дрова используют, чтобы обогреть весь берег Святого Лаврентия?

— Дверь открывали всего на несколько секунд. К нам пожаловал посетитель.

Старик завопил еще громче и злее:

— Посетитель? Почему люди не сидят дома и не жгут собственные дрова? Почему я должен согревать все население Лонгея?

— Отец, успокойся! К нам пришел ребенок. Она единственная, кто к нам пришел за три недели!

— Это место мне напоминает Лувр, куда сходятся все люди Парижа в дурную погоду, чтобы согреться и погостить, — продолжал вопить свирепый старик Киркинхед.

Сесиль взмахнула руками и с мрачным выражением лица пошла к столу у очага, на котором она готовила обед. Фелисите понимала, что ее приход разозлил старика, поэтому она тихонько оставалась на прежнем месте, готовая сквозь землю провалиться. Потом она услышала голос Филиппа:

— Подойди сюда, Фелисите!

Девочка только сейчас посмотрела в его сторону, хотя с момента прихода она постоянно чувствовала его присутствие в комнате.

Фелисите увидела, что он сидит, подпертый подушками в грубо сколоченном кресле, а колени у него укутаны одеялом. В руках у Филиппа брусок дерева, и он осторожно что-то вырезал ножом с коротким лезвием. Он, видимо, давно этим занимался, потому что вокруг него скопилось много стружек. Девочка пошла к нему. Она шагала на цыпочках, так как боялась, что из другой комнаты опять начнутся дикие вопли. Филипп взял ее руки и стал нежно их растирать.

— Скоро твои ручки перестанут ныть. Ты — очень добрая и храбрая девочка, спасибо тебе за то, что в такую погоду ты мне принесла лекарство. Я знаю, что оно мне здорово поможет.

Фелисите была настолько рада тому, что Филипп находится вне опасности, что молчала и пристально смотрела на него, но потом вымолвила:

— Мсье Филипп, я рада, что вы так думаете.

— Наверно, мне больше всего было нужно именно это лекарство. Присядь, пожалуйста. Боюсь, что тебе придется присесть на пол. Я понимаю, что должен был бы уступить тебе кресло, но в данный момент я не могу двигаться.

Фелисите села, не сводя с Филиппа глаз. Он был очень бледным, но девочка поняла, что он не сильно пострадал. Малышка до того этому обрадовалась, что позабыла, как у нее болят руки. Сесиль внимательно поглядывала на открытую дверь. Она подошла к ним, держа в руках тарелку с дымящимся супом. Сесиль положила туда кусочек баранины. В другой руке она несла толстый ломоть хлеба.

— Поешь, малышка, — шепнула Сесиль Фелисите. — После ходьбы по такому холоду тебе не помешает отведать горячего супа.

Девочка с восхищением вздохнула, почувствовав аромат горячего супа. Она вдруг поняла, что страшно голодна.

— Благодарю вас, мадам. Я сильно хочу есть, — сказала девочка и начала быстро поглощать суп.

Со стороны двери послышался злой голос:

— Что это такое? Моя дочь считает, что может кормить всех детей в Новой Франции? Неужели она собирается скормить славный супчик, ради которого я работаю и экономлю, нищим Монреаля?

Старик Киркинхед поверх ночной рубашки накинул грязный халат и такие же потрепанные брюки. Они с трудом держались на теле с помощью единственной лямки. Но чтобы сохранить достоинство, он напялил на голову бархатную шапочку.

— Я уже стар, и кровь меня плохо греет, — продолжал вопить он, притоптывая от ярости и возмущения. — Но разве моя дочь, моя кровь предложила мне суп, который требуется для поддержания здоровья? Нет, она лишает меня еды и отдает ее незнакомой девчонке.

Сесиль потеряла терпение.

— Девочка нам известна и ее зовут Фелисите. Отец, если ты хочешь отведать суп, то его у нас достаточно.

— Много супа, да? — старик не желал успокаиваться. — Сколько раз я тебе повторял, что не следует слишком много готовить. Следует вставать из-за стола, только приглушив голод. И это правило для всех хороших хозяек! Никто не должен наедаться досыта.

— У нас всегда имеются в достатке отвратительные, злобные слова и разная низость, — не выдержала Сесиль. — Но могу еще тебе сказать, что кое-кто запрятал множество золота! Вот так!

Старик застыл, как пораженный громом. В пустых глазах появился страх.

— Я знал, что за мной следят! Я не доверяю больше моей собственной дочери, — и старик начал шептать: — Мне все ясно — они хотят от меня избавиться. Что ж, я не стану этого ждать.

Сесиль повернулась к нему спиной.

— Отец, ты опять собираешься повеситься? Ты это проделывал уже пять раз. Наверное, стоит довести счет до полдюжины, — она повернулась к отцу, уперев руки в бока. — Над тобой смеются и говорят, что ты совсем свихнулся… Я тоже теперь так думаю.

Старик Киркинхед помолчал, открыв рот. Он уставился на дочь, не желая верить собственным ушам. Потом у него на глазах выступили слезы.

— Ты меня не жалеешь, — дрожащим голосом заговорил он. Старик хотел еще что-то добавить, но передумал и отправился в комнату, всхлипывая на ходу и что-то бормоча.

Сесиль принялась за стряпню. Она стучала сковородками и гремела ложками, а потом с шумом швырнула полешко в огонь.

— Мой отец совсем лишился разума, — громко сказала Сесиль.

Из комнаты старика Киркинхеда они услышали, как ложка стукнула обо что-то стеклянное. Сесиль с удивлением взглянула на Филиппа, он сбросил с колен одеяло и с трудом поднялся с кресла. Он быстро метнулся в комнату старика и было слышно, как он кричал:

— Нет, нет, хозяин!

— Что на сей раз? — спросила Сесиль.

— Наверно, это — яд. Но я вовремя успел его отобрать. Потом юноша засомневался и резко ударил старика по спине. Тот закашлялся, из глаз у него покатились слезы.

— Вы не успели его проглотить?

— Нет, — прохрипел старик, — ты появился вовремя. Сесиль впорхнула в комнату и стояла над отцом с видом карающей десницы. Она взяла в руки пузырек и начала его разглядывать.

— Где ты это взял? — строго спросила она старика.

— В Монреале, — дрожащим голосом ответил старик. Но по его виду можно было понять, что ему нравится то положение, в котором они все оказались. Глазки у него бегали, и на его лице застыло выражение удовольствия, как будто он говорил: «Вам все ясно? Я буду продолжать держать вас всех в напряжении и буду изыскивать для этого разные способы. Я буду пугать вас снова, снова и снова…»

— Ты купил его у аптекаря?

— Да. У Лахойя на рю Сен Поля.

— И ты заплатил за это деньги? — продолжала возмущаться дочь.

Старику Киркинхенду стало стыдно. Ему было неприятно признаваться в лишней трате. Ему пришлось потратить деньги, чтобы время от времени запугивать своих домашних!

Сесиль схватила пузырек, подошла к очагу, где еле-еле тлел огонек, и вылила содержание пузырька в огонь.

— Вот так! — сурово сказала она. — Единственный раз в жизни, папаша, вы зря потратили денежки! И вам не помогла эта жидкость. Вам лучше пользоваться веревкой — она ничего вам не будет стоить!

Несмотря на унижение, старик уселся в кресло с довольным видом. Еще одна попытка самоубийства благополучно закончилась, все пока было в порядке. Но потом он снова начал волноваться: Филипп сидел дома и ничего не делал по хозяйству.

— Почему ты торчишь дома и ничего не делаешь? — возмутился старик. — Тебе нужно учить наизусть тангенсы и котангенсы, как я тебе приказал. Скажи мне, если тебе нужно выбрать из двух деревьев — дуба и ели, чтобы изготовить стеллажи для большого веса грузов, что ты выберешь?