Питирим

И видно стало - из стружка знаки делают саблями: солнце ловит лезвие, зажигает его.

- И-их, мать честная! Гляди-ка, как блестит! - раздался возглас. И с новой силой дружная лесная песня понеслась над водой.

Стружок с размаху врезался в отмель. Из него выскочили: Софрон, солдат Чесалов, татарин Абдул, работавший вместе с Тюнеем Сюндяевым на Кунавинском перевозе, известный всему Нижнему и сбежавший с посада от казни за возведенное на него ложное обвинение в убийстве купца. На веслах сидел Демид.

- Поздравляйте, ратнички! Купцы поддержали... Денег дали...

- Уж вы гой есте, купцы нижегородские! Отворяйте-ка вы кошели широкие! - кричал великан Антошка Истомин, своим басом заглушивший самое Волгу.

- Вот он, - показал Чесалов перстом на Софрона, - наш атаман. И будет его имя отныне Иван Воин. Иван - потому, что он наш, мужицкий, а не немецкий и не дворянский, а Воин - потому, что он не разбойник, а защитник, и мы не воры, а воины... ратоборцы за правду. Согласны ли?

- Жги, пали, в полон бери, - нараспев произнес, благословляя Софрона, отец Карп.

- Не зря ждали, - произнес раздумчиво цыган Сыч. - Видать, орленок...

Чесалов вынул из кармана крепко кованую цепь и подал Антошке Истомину.

- Рви!

Все с любопытством столпились вокруг Антошки. Он натужился, покраснел, обругался, а разорвать цепь так и не смог. Бросил ее с досады в песок.

- Проклятая!

Поднял ее другой силач - татарин из Казани, Байбулатов; рванул только кровь из пальцев хлынула, а разорвать так и не разорвал.

Чесалов взял у него цепь и молча отдал Софрону.

Все с любопытством обступили парня. Слышно было, как люди неровно дышат от волнения. Софрон обернул вокруг ладоней цепь, отошел в сторону и, оглядев всех с добродушной улыбкой, развел локти, напряг мышцы и разом рванул цепь... Ахнуть не успели - цепь разлетелась пополам... Два куска ее болтались теперь в пятернях Софрона, врезавшись в тело. Он отодрал куски цепи и отдал их Чесалову.

- Поняли? - щелкнул языком солдат.

- Да-а! - почесав затылки, ответили ватажники.

- Жги, пали, в полон бери. Благословляю на богатырство! - снова полез к Софрону поп. Двое его оттащили. А Истомин погрозил ему:

- Смотри, пустопоп, с богом не надоедай! Не к месту! Забыл мои слова?

Отец Карп прикусил язык, притих.

- Ваше слово, братцы? - опять обратился к ворам Чесалов.

- Кто ты такой будешь? - спросил цыган Сыч, засунув правую руку за борт кафтана и выставив правую ногу вперед.

- Софрон я, Андреев, Пономарев сын, и отныне взял я в руки саблю и ружье... Не молельщик я на белом свете, а такой же, как вы, бурлачишка. А если угодно, атаманом стану и царевы стружки топить буду и убивать бояр... Согласен на это.

Чесалов застыл, вытянувшись рядом с Софроном. Налитыми кровью глазами он рассматривал каждого человека, словно силился разгадать мысли ватажников: понравился или не понравился им парень?

- Отвечайте же, други, - вновь громко спросил Чесалов. - Атаман он или нет?

- Дело решенное, - раздалось в толпе.

- Орлом глядит - надо быть, и когти орлиные...

- Что говорить! Парень дюжий и, видать, удачливый...

- Спасибо Фильке-кузнецу! Не ошибся.

Кругом загалдели. Маленький, безусый Филатка (из деревни сбежал отрок искать проданного помещиком отца), подкрался к Софрону и пальцем его потрогал. Всем понравился, оказывается, молодец, и согласились единодушно все окрестить его Иваном Воином. Потребовали, чтобы он разделся и в воду влез. Долгоногий великан, "чебоксарский вор" Антошка Истомин, забрался на корму струга, простер руки в воздухе над головой Софрона и нараспев провозгласил:

- Слава отцу и матери и святому духу, что безгрешно родили такого-этакого сына, желаем ему допьяна пити вчера и ныне и вовеки с нами, а затем - аминь. Величаю умное во крепости стояние непоколебимое сего большерослого юноши. Обнажаяся, вошед в воду и выйдя из оной, Иваном Воином наречется! Аллилуия, аллилуия!

Смеялось солнце, прогревая радостью сердца, наполняя их горячей отвагой, веселили чайки, задоря крылом, а в речных просторах гудела разноголосая, бесшабашная "аллилуия", разносился грозный мужицкий рев.

Сбив шапки набекрень, разинув зубастые рты, вольные люди, голь голянская тянули "аллилуию" с чувством и озорством; и смешивалась в этом пенье молодецкая удаль с гневом и отчаяньем...

Дело сделано: Иван Воин - атаман ватаги. Облобызав всех поочередно, поставил он молодцов в ряд и сосчитал: двадцать пять с атаманом. У кого не было, тому он роздал оружие: кому пищаль, кому самопал заморский, кому саблю. Свинца роздал на пули. Со всеми поговорил. Рассказали, кто и почему бежал на Волгу: иные от барской неволи, иные от военной муштры, от рекрутчины, чтобы не поставили "чертову печать", а отец Карп признался, что ушел из епархии за ненадобностью. Церквей попам, оказывается, не хватает, и богомольцев тоже, а у помещиков домовые церкви Питирим поломал.

- Чтобы ему ни дна, ни покрышки, - ворчал поп, - поневоле татьбою и займешься. Да и не один я - многие попы ворами стали и даже убивцами.

Софрон слушал внимательно и расспрашивал о том, как фамилия того или иного помещика, а солдат - из какого полка...

Антошка Истомин облегченно вздохнул. С большою охотою он уступил свое первенство Софрону. Отец Карп и тут подоспел:

- Ты чего какой скушный? - дернул он за рукав Антошку, а сам косится на Софрона, кивая в его сторону.

Антошка сокрушенно развел руками:

- Как же мне не скучать? Надо бы мне было давеча тебя, родной, утопить, а я, как всегда, мягким сердцем сдобрился... Ей богу! Дурака свалял.

- Вода меня не примет... - хотел поп отыграться шуткой.

- Давай попробуем.

Истомин сделал шаг по направлению к отцу Карпу. Батя убежал.

- Зря мы его приняли. Порядков наших не понимает, - буркнул ему вслед Истомин. - О царствии небесном много говорит.

Хлебохранителем и кашеваром ватага определила быть попу. Наиболее подходящее для духовного сана дело. Все посмеялись над ним, как всегда. Получив хлеб, он отложил краюшку и смиренно проговорил:

- И на водах жить можно, только обязательно нательный крестик носить надо, а то водяной захватит в кабалу: в своего батрака обратит, заставит на него работать, переливать воду, перемывать песок, рыбу ловить...

- По-твоему, значит, выходит - в воде тоже кабала? - негодующе спросили его товарищи.

- И даже на небе, - вздохнул отец Карп. - Только на небесах последние будут первыми, а первые будут последними.

Прислушивавшийся к их разговору Софрон сказал:

- Последние будут и на земле первыми, прежде чем на небе. Имейте такую мысль.

У всех глаза оживились, - ловко сказал атаман, а Филатка стыдливо признался, что он во сне видел, будто он на барине на своем верхом ездил отца разыскивать.

Все расхохотались. Истомин крепко его обнял и попу велел приложиться к Филатке.

- Только не как Иуда, а по-настоящему... Ну! Лобзай лыцаря!

Поп обиделся, раскрыл рот, показал беззубые десны. Выяснилось, что зубы ему пять лет назад его барин-помещик выбил за то, что отец Карп не помянул в обедню его тещу, "болярыню" Василису*.

_______________

* В поминаниях дворян поминали с прибавлением слова "болярыня",

"болярин".

От смеха и шуток перешли к делу. Обрядились по-боевому и припасы в мешках привесили по бокам, сумки с порохом, со свинцом. Софрон дал наставление:

- Страхом не страшиться. Не роптать. Досыта не наедаться, но и с голоду не умирать. Что с бою взято, то свято. Милости ни от кого не ждите. Чей берег, того и рыба. Нас ворами зовут, а мы не воры. Известно. Водки остерегайся, народ оберегай - Стенька пропил свою силу и народ в печали оставил. Нам не годится так. Глядите в оба, помня: лес видит, а поле слышит. Кругом враги.

Слушали атамана, затаив дыхание, и диву давались: откуда у такого молодого парня премудрость подобная? Словно книга во рту запихана. И облегченно вздыхали: "с таким князем дружина не пропадет".