Злой Сатурн

Федор выгреб монеты и, сложив в шапку, отправился домой. На берегу пруда — кабак. Санников постоял у крыльца, поколебался и, сплюнув набежавшую слюну, решительно отвернулся. Путь недалекий. Домишко, оставшийся от отца, — на самом краю Мельковской слободы. Сразу же за пряслом огорода поблескивает болото. По вечерам надоедливо квакают лягушки, а весной в кустах гнездятся соловьи.

Отдав бабке деньги, Федор похлебал щей и заторопился.

— Далече ли? — осведомилась старуха.

— До Андрея. Дело к нему есть!

Осторожно притворив за собой кособокую дверь, Санников пошел огородом, перелез через прясло и по жердочкам перебрался на другую сторону болота, сэкономив чуть ли не полста сажен.

Андрей, недавно вернувшийся из Полевского, сидел за столом, набело вычерчивая план угодий. Свернув в трубку чертеж, отложил его в сторону:

— Сыграем?

Федор кивнул и примостился к столу, молча наблюдая, как Андрей расставляет фигуры.

Шахматы — память о Швеции. Мастер Трольберг, у которого обучался Татищев, любил в жизни три «вещи», как он сам объяснял: кружку пенного пива, румяную хохотушку дочь и шахматы. Игру в шахматы называл королевским занятием. Каждый вечер, вернувшись с работы, поужинав, посвящал своего ученика в тайны бескровных сражений.

— Ах, Андрэ, Андрэ, — говаривал часто Трольберг. — Зачем люди воюют, убивают друг друга? Зачем она, война? Не лучше ли все споры решать за шахматной доской? Здесь для любого полководца обширное поле. Можно развернуть самое настоящее сражение, не пролив ни одной капли крови.

Об увлечении Андрея прослышал Геннин. Пожал плечами, рассмеялся: «Русский человек занимается игрой избранных? Не представляю!» И однажды, после просмотра рапортов, присланных заводскими управителями, вызвал к себе канцеляриста Санникова и велел передать маркшейдеру Татищеву, дабы тот без промедления явился к нему, генералу, домой.

— И что ему от тебя надобно? — с тревогой говорил Федор. — Может, с ландкартами оплошал где?

Андрей недоумевал. Неужели кто настрочил донос? Или Демидов пожаловался?

В гостиной его встретил сам Геннин. В домашнем кафтане, без парика, он не казался таким строгим, каким Андрей привык его видеть на службе.

— Я слышал, вы играете в шахматы! — с вежливой улыбкой обратился Геннин к вошедшему. — В этой варварской стране так странно встретить человека, знающего игру философов. Не желаете ли несколько партий?

У Андрея отлегло от сердца. Он поклонился, ответил по-немецки:

— Почту за большую честь.

Виллим Иванович играл небрежно, словно делал одолжение, ронял фигуры, несколько раз менял ходы. С большим трудом Андрей свел партию вничью. Зато две следующих выиграл быстро.

Генерал был уязвлен, но с присущей ему выдержкой не выдал своего раздражения. Встал из-за стола, покровительственно похлопал партнера по плечу:

— О-о, вы сильный игрок. Я получил колоссальное удовольствие.

Но с тех пор больше не приглашал Татищева, а в Обер-берг-амте стал подчеркнуто холоден.

Выучившись игре, Федор так увлекся шахматами, что реже стал бывать в кабаке. Играл он азартно и столь красноречиво выражал при этом свои чувства, что Андрей от души веселился.

Но сейчас Санников не зубоскалил. Сидел молча, вяло передвигая фигуры.

— Ты что хмурый? — поинтересовался Андрей.

Федор взглянул на него. Сгреб фигуры и кинул в кожаный мешочек.

— Копию нынче для Берг-коллегии снимал с одной бумаги. Веришь, писал, а у самого под рубахой мурашки бегали. Докладная от сотника Уразбая, как он с командой в полтыщи солдат прошелся по Дуванской дороге. На-ко, прочти, — и вытащил из кармана скомканный листок, осторожно расправил его.

Андрей, придвинув ближе свечу, негромко начал читать:

Андрей взглянул на Федора: выходит, остальные восемьдесят человек были старики, бабы и детишки? Как же так? Неужто Василий Никитич разрешил злобствовать? — С тоской посмотрев на друга, он продолжал читать:

— Ну что? — спросил Федор. — Наши управители на Демидова жаловались — лют и злобен к кабальным, а сами, поди-ко, и ему нос утерли.

У Андрея дрожали губы:

— Баб да детишек пошто расказнили? От того башкирской татости еще больше будет!

Ерофей, свесив голову с полатей, внимательно прислушивался:

— Как того сотника-то кличут, чтой-то я не понял?

— Уразбай.

— Это не тот, что у Егора на постое стоял?

— Тот самый.

— Ха! Старый знакомый. По виду тих, а по нраву злобен и лих. Когда тут с Тобольским полком расправу вели, так он своей охотой Василия Жеревцова, бомбардира, казнил. Сперва руки, ноги ему обрубил, а уж опосля — голову. Голова-то, почитай, с неделю на колесе красовалась.

— Разве в сотнике дело?

— А то нет? Тебя бы послали замирять башкирцев, ты бы, чай, огнем пытать их не стал? А ему это — раз плюнуть! Страха нагонит, а потом ходит и в лапоть звонит: «Вот, мол, никто не смог, а я с татостью управился».

Андрей упрямо покачал головой и, накинув на плечи кафтан, без шляпы, быстро вышел из избы. Несколько минут стоял на крыльце, думал. Потом решительно зашагал по пыльной дороге в гору, где среди поредевшего леса высился большой рубленый дом Василия Никитича.

Всего неделя, как въехал начальник заводов в свою летнюю резиденцию. Здесь, на отлете, вдали от заводского шума, Татищев отдыхал, занимаясь сочинением российской истории и географии Сибири.

Приходу гостя Василий Никитич обрадовался.

— Заходи, заходи! — радушно пригласил он Андрея, откладывая в сторону бумаги. — Да ты что, нездоров?

Андрей помотал головой, облизнул пересохшие губы и, глядя прямо в глаза Василию Никитичу, глухо произнес:

— Узнал я нынче, что солдаты башкирцев тиранят, огнем пытают и предают лютой смерти. Детишек и баб не жалеют. Прикажите, чтоб разбой не чинили!

Татищев опешил. Но, быстро поборов минутное смущение, сухо отрезал:

— Не твоего ума сие дело. Занимайся своей землемерией, а в дела военные не вмешивайся. Смута среди башкирцев ширится, и нет никакой возможности ее подавить, как только огнем и железом. Нельзя вожжи распускать. Ежели им, татям, волю дать, много ли мы здесь для пользы государства Российского сделаем? Сейчас не время миловаться да цацкаться со смутьянами. Кругом Русь недруги обложили. Шведы после своего позора только и ждут случая нож в спину воткнуть, а тут еще, того и гляди, с турком война начнется. Чем обороняться будем? Мортиры да гаубицы достать неоткуда, только самим делать их надобно. А башкирцы большую поруху нашему делу чинят. Вот, внимай, о чем мы дознались. Намедни стража у самого Уктуса лазутчика перехватила. При нем бумагу нашли. Весьма скорбно, что живым взять не сумели. Дознаться бы, к кому грамоту вез. Вот, слушай, что в ней прописано: «Мулла Алиев послал своего сына к хану для переговорки: примет ли хан башкирцев в свою державу? Ежели примет, то слал бы подмогу конным и оружным воинством». Видал, куда дело повернуло? От России отшатнуться хотят, в подданство Орде перейти. Того стерпеть нам не можно, и ежели не смирятся, еще жестче поступать будем. Вот так! Инако нельзя! — Неожиданно перейдя на доверительный тон, Василий Никитич дружески закончил: — Высокий пост мне поручен. Здесь я один за все в ответе. За попустительство могут так взыскать, что и голову потерять не трудно. А врагов у меня немало. Один Бирон что стоит. Только споткнись, упасть сразу помогут, еще и ножку подставят. Понял? А теперь ступай, недосуг мне.