Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)

Васюта остановил коня. В который раз он навещает Переяславль, и не может налюбоваться красивейшим городом. Доброе место выбрал Юрий Долгорукий! Вот и Москву он заложил на живописных семи холмах.

Спустились с зеленого, поросшего соснами угора, и направились к высокому земляному валу, окруженному глубоким рвом, в дно которого были вбиты ряды заостренных кольев. (Они сами по себе уже представляли надежную оборонную преграду). По верху вала тянулась высокая бревенчатая крепость, с двенадцатью бревенчатыми башнями. Три из них (Спасская, Рождественская и Никольская) были проездными и надвратными, с переброшенными через ров мостами. В мирное время мосты не убирались, и каждый мог войти или въехать в город).

Оставив позади себя Спасские ворота, Васютка направил коня к Тайницкой улочке, где проживал купец Силантий Матвеич Ширка. Улочку назвали в честь башни. На земляном валу, в северной его части сохранялся неширокий разрыв. Здесь, внутри вала, был водяной тайник для выхода к реке Трубеж, поэтому башня, стоявшая над ним, называлась Тайницкой.

Изба Силантия Матвеича была довольно крепкой, нарядной и просторной; стояла на высоком, дубовом подклете, имела горницу, повалушу [62] и светелку, украшенные (как и красное крыльцо) причудливой деревянной резьбой.

Жил Силантий с женой Федотьей, — высокой, слегка полноватой старухой, с округлым курносым лицом и улыбчивыми карими глазами. Двое сыновей давно выросли, женились и жили теперь своими домами, промышляя каждый своим ремеслом.

— Сыны у меня толковые, — похвалялся Силантий Матвеич. — Один — в оружейные мастера выбился, а другой — в хамовники [63]. Внуками меня одарили. Слышь, в повалуше носятся, разбойники.

Федотья была на голову выше своего благоверного, но это Силантия не смущало. Напротив, он супругой гордился:

— Она в девицах-то чуть ли не первой красавицей была. От женихов отбоя не было. А вышла за меня, махонького. Даже не пикнула.

— Пикнешь у тебя, — улыбнулась Федотья. — Твой родитель немалую мошну имел, уговорил тятеньку. Куда уж мне было деваться.

— Ну и не прогадала. Другой мужик с оглоблю вымахал, а проку на вершок. В любом деле, хе-хе, даже в любовных утехах. Я ж — хоть куды с добром!

— Постыдился бы, греховодник, — незлобиво проворчала супруга.

— Стыд не дым — глаза не ест.

— Да уж про тебя и речи нет. Бесстыжих глаз и дым неймет.

Так с шутками и прибаутками и жили Силантий с Федотьей…

На сей раз купец, увидев Васютку, малость подивился:

— Чего-то ты, Васюта Лазутыч, зачастил в наш город. Допрежь раз в полгода наезжал.

— Купеческие дела неисповедимы. Где прибыток идет, туда и возвращаемся… Аль надоел я тебе, Силантий Матвеич, в твоих хоромах?

— Побойся Бога, Васюта Лазутыч. Я тебе завсегда рад. Да хоть кажду седмицу [64] приезжай! Не так ли, Федотья?

— Так, государь мой. Ты нам, Васюта, как за родного сына стал. Шибко нравен ты нам, — радушно молвила хозяйка.

— Слышь? — воздел над шишковатой головой короткий мясистый перст Силантий Матвеич. — Моя старуха зря не скажет. Нравен!

У Васютки и без того еще больше посветлело на душе. Не зря его направлял к Ширке дед Василий Демьяныч. Добрый, приветливый купец, а супруга его и вовсе сердечная женщина.

— Спасибо вам, — тепло изронил Васютка и поклонился хозяевам в пояс.

Свою серебристую осиновую чешую он распродал на торгу в тот же день и приказал дворовым отвезти пустую подводу во двор Ширки.

— А я на торгу потолкаюсь, к товаришку приценюсь. В Ростов с пустом не поедем.

Однако в голове Васютки было совсем другое — побыстрее узнать, где проживает Марьюшка. Надо было у Силантия Матвеича изведать, да постеснялся. Да и на торгу спрашивать, где стоит изба покойной Палашки, было неловко. В Переяславле Палашку все должны ведать как непотребную женку. [65] Пристало ли заезжему купцу о ней выспрашивать?

Внимание Васютки привлек иноземный говор. Он приблизился к «Немецкой» лавке, специально построенной для иностранных купцов и тотчас, по лицам торговых людей, определил — купцы западные, и товар богатый: дорогие ткани, оружие, серебряные монеты, украшения из стекла и цветного металла. Подле лавки толпилось больше зевак, чем покупателей. Однако наиболее именитые переяславские купцы некоторые изделия закупали.

Васютка не в первый раз видит иноземных торговых людей, и всегда они были в своих одеждах. Эти же (на удивление) были облачены в русские шапки, сапоги и кафтаны. Один из них (а это был Бефарт) неплохо объяснялся на русском языке.

— Чего это вы нашу одёжу на себя напялили? — спросил один из купцов.

— Наше платье отвлекает внимание. На нас смотрят, как на заморских павлинов, и забывают про товар. Ваше же платье теплое и удобное. Мы непременно закупим его для своих купцов, — ответил Бефарт.

Васютка приценился к украшениям из стекла и цветных металлов. Красивы, затейливы, многим ростовским боярам будут в диковинку. Долго, любуясь, рассматривал и ощупывал руками, а затем принялся торговаться.

Бефарт упорно стоял на своей цене, Васютка — на своей. Никто не хотел уступать. Наконец Бефарт, почему-то оглянувшись на высокого, широкогрудого немца с сухощавым лицом и русой бородкой, произнес:

— Цену сбить — продешевить. Такие изделия украсят любой дом. Но если русский купец пожелает закупить много этих удивительных украшений, то я могу и уступить.

— Много! — твердо высказал Васютка. — Завтра я приеду на подводе и заберу у тебя добрую половину твоих изделий. Но ты уступишь мне треть цены.

Бефарт отрицательно замотал головой.

— Это невозможно, русский купец. Это грабеж!

— Ничуть! Я знаю настоящую цену.

Бефарт вновь оглянулся на высокого немца с сухощавым лицом. Тот кивнул.

— Ну, хорошо, — сдался Бефарт. — Я, в виде исключения и русского гостеприимства, продам украшения за твою цену. Но я хорошо запомню твое лицо, и когда ты окажешься на моей родине, ты уступишь мне за свой товар такую же цену. Согласен, купец?

— Согласен. Но у нас в таких случаях ударяют по рукам. Как тебя называть?

— Бефарт.

— А меня Васюткой. Так по рукам, Бефарт!

— По рукам!

Сделка состоялась.

Довольный Васютка пошел затем в торговый ряд, где продавались различные женские украшения.

«Надо что-то купить Марьюшке, — подумал он. — Но что? Глаза разбегаются».

На дощатых рундуках чего только не было!

Переяславль славился своей торговой площадью, не зря ее прозвали Красной, что раскинулась неподалеку от белокаменного Спасо-Преображенского собора. А еще народ называл ее Вечевой площадью. До сих пор висит на двух дубовых столбах вечевой колокол. Переяславцы никогда не забудут его призывный, яростный звон, призвавший горожан, вместе с Ростовом Великим, Суздалем, Ярославлем и Владимиром, подняться пять лет назад против ордынских насильников.

Сегодня на Красной площади особенно людно: пятница — базарный день. Плывет над рядами стоголосый шум большого торга. Десятки деревянных и каменных лавок, палаток, шалашей, печур…

Торговали по издревле заведенному порядку. Упаси Бог сунуться с каким-нибудь изделием в чужой ряд. Такого продавца взашей вытолкают. Каждый товар — в своем ряду. Сукно — в Суконном; собольи, бобровые, овчинные, ондатровые, лисьи и заячьи меха — в Пушном; кожа, сафьян, замша — в Сафьянном; кафтаны, шубы, епанчи [66], зипуны, армяки, азямы [67], однорядки [68], опашни [69], охабни [70], ферязи [71], шапки, колпаки, кушаки — в Шубном; сапоги, голенища, лапти, подошвы — в Сапожном; неводы, сети, бредни, мережи, сачки, векши, крючки — в Рыбном.