Рыцарь Леопольд фон Ведель

Готовились к скорому походу. Багаж был уже готов. Восемьсот стрелков, бывших у Вальдердорма, получили на два дня военных снарядов. Во всем остальном лагере видно было также сильное волнение, только и говорили о предстоящем походе. К вечеру были убраны палатки придворного еврея, где находился базар, на нем продавали все необходимое как для офицеров, так и для солдат. Военный обоз также оживился, и часть его приготовилась к выступлению. Среди приготовлений и оживленных разговоров о войне прошел день. С наступлением сумерек движение усилилось. Офицеры, конные и пешие, солдаты с приказаниями все время осаждали палатку Вальдердорма! В лагере рыцарей уже гремели барабаны. Наконец явились под начальством фельдфебеля трубачи и барабанщики. У главного лагеря ударили генеральный поход.

— Вставайте, дети! В поход! — кричал Харстенс, выпил полный бокал вина и разбил его о землю. — Теперь я буду пить вино только из золотого бокала Бассы!

Он подошел к знамени, снял его со стены и прикрепил к своей перевязи. Через несколько минут знаменосец уже стоял впереди с Леопольдом и Феннером. Солдаты выбегали из палаток, и каждый становился у своего знамени. Барабаны били тревогу уже в другом отряде. Наконец полк собрался весь и представлял сплошной лес копий, впереди его разъезжал рыцарь фон Вальдердорм и Генрих фон Зиппен. Сзади войска палатки были все убраны. Около него собрался огромный обоз, тут были фуры с провиантом и военными припасами, различного рода экипажи со слугами и любовницами солдат. Это была настоящая картина военной жизни, совершенно новая для Леопольда. Оглянувшись назад, Ведель заметил во фронте первого отряда Николаса Юмница и весело кивнул ему.

— Сомкнитесь, товарищи, сомкнитесь, идет старик! — Вальдердорм обнажил шпагу и подъехал к первому знамени.

— Смирно! — закричал Зиппен. — Копья на плечи! Поворот направо! Марш!

Загремели барабаны, и полк выступил из лагеря.

— Старуха! — воскликнул Харстенс.

Действительно, она подъезжала к ним.

На этот раз Гарапон был совершенно без поклажи, как это было прежде.

Десдихада подъехала к Вальдердорму и опустила оружие.

— Ты приносишь нам счастье, старый дракон сражений! Здравствуй! — засмеялся Вальдердорм.

— Я приношу погибель нашим врагам, господин начальник!

— Десдихада! Ура! Погибель! — раздалось во всех отрядах.

Начальник, его лейтенант и музыканты прошли вперед. Десдихада подъехала к Леопольду. Полк уже шел полем по направлению к востоку.

Трудно описать, что происходило в душе нашего героя, он и сам не сознавал хорошенько этого чувства. К радостному возбуждению и самоуверенности примешивались чувства самолюбия и тщеславия.

Хотя необыкновенное безобразие старухи и смущало его, но в тоже время внутренний голос подсказывал ему, что Десдихада и Сара — одно лицо и что это удивительное создание питает к нему более глубокое чувство, чем простую дружбу. Леопольд находился при знамени и, кроме того, в качестве почетного юнкера, так как должен был защищать знамя с правой стороны Харстенса. Юноша испытывал то же чувство, которое посылает отважного человека на войну и рисует ему картину, как он сделается героем. Солдаты видели только горизонт, усыпанный звездами, и бесконечную темную степь. Вальдердорм и Зиппен, ехавшие впереди, походили на двух черных исчезающих призраков, а так как полку было приказано идти тихо и не топать, то все движение войска было призрачное, таинственное. Через полчаса Леопольд заметил, что далеко направо и налево от них двигаются какие-то большие, черные массы, которые стараются перегнать полк.

— Что это, Харстенс? — обратился Ведель к знаменосцу.

— Рыцари, они составят наши фланги.

— Это значит неожиданное нападение?

— Позади полка идет еще более народу.

— Слышите ли вы топот?

— Однако у вас солдатские уши! Сзади нас идут орудия и обоз, мой юноша!

— Стало быть, мы идем на осаду города.

— Должно быть, Дотиса, — вмешался в разговор Феннер.

— Верно, господин, — ответила тихо Десдихада, — теперь вам можно сказать это. Дотис и Аль-Мулюк принадлежат страшному Бассе, зятю султана. Вальдердорм идет к Дотису с четырьмя тысячами благородных панцирщиков, шестьюдесятью пушками, десятью таранами и всеми снарядами, нужными для осады. Да, прекрасная победа будет для того, кто переживет ее!

— А как ты думаешь, воротимся мы оттуда, матушка? — спросил серьезно Харстенс.

— Ты? Я? Или кто из нас? Это написано на небесах, Харстенс! Но Вальдердорм предводительствует, он одержит победу!

— Довольно и этого! Кто падет из нас, тот, значит исполнил свой долг! — сказал храбрый знаменосец.

— Ну, не так скоро, Харстенс. Другим людям предстоит горячая похлебка, мошенникам!

— Разве они впереди?! — воскликнул удивленно Леопольд.

— Да, на этот раз впереди, и вы увидите, почему. В полдень я отдала им приказание, и они, подобно куропаткам, рассыпались по полям. Аль-Мулюк, первый вельможа после султана, невообразимо богат. Это подогревает лагерную сволочь!

— Оедо сделался, наверное, еще голоднее после своего проигрыша? — спросил Ведель.

— Я его сделала голодным и приманила добычей! Скоро вы увидите дело искусных рук его, Катьки и остальной сволочи.

— Катька?

— Да, господин, та прелестнейшая Катя, которая вас вовлекла в игру. Она и Оедо умеют не только играть в фальшивые кости, но также хорошо подпускают красного петушка.

Однако начальник остановился. Десдихада поспешила к Вальдердорму.

— Стой! — сказал тихо Харстенс и поставил знамя на землю.

Приказ обошел всех солдат, и полк остановился, как вкопанный. Наступила глубокая тишина. Старуха поговорила с начальником и помчалась с приказанием, как ветер.

— Мы теперь не далее мили от Дотиса, — прошептал Харстенс.

— Кто эта Катька?

— Возлюбленная Оедо. Все войско знает о ней. За хорошие деньги вы всего добьетесь от нее. Она продает каждому свою любовь и так низко упала в кругу этих негодяев, несмотря на молодость, что ее в насмешку называют железной кобылой. Она — известнейшая убийца, и горе той стране, где она гостит. В войнах, чтобы вызвать страх у неприятеля, она поджигает деревни, которые ей попадаются под руку. Я знаю Катю с похода в Италию. Она говорит почти на всех языках, ходит по деревням в виде торговки, цыганки или нищей и сжигает все позади себя. Развратнее этого создания я не видывал, а между тем пользуются ею для таких дел, за которые не возьмется честный солдат.

— Значит, она страшнее Десдихады?

— Вы должны знать Хаду лучше меня!

— Я ее видел всего только в тот несчастный вечер. Поэтому вы можете судить, как велики мои познания о ней.

— Тем удивительнее, друг, что она ради вас оставила своего старого друга Оедо. Катя ничтожна, развратна, но вовсе не страшнее Десдихады! Катя опасна для нашего врага, а Десдихада для нас самих!

— Для нас самих? — воскликнул пораженный Леопольд.

— Да, Десдихада — вестник и лазутчик в войске, одним словом, делает все, чтобы доставить победу, и действительно, где работает она, мы всегда выигрываем! Но она ждет победы, чтобы грабить мертвых, и на кого она зла, тому непременно придется попасть в ее когти.

— Так она отвратительнее Кати! — сказал с презрением юноша.

— Вы — дурак! — засмеялся Харстенс. — Кто же из нас не думает о добыче? Что нам за дело, от кого эта добыча, от мертвых или живых, вдов или сирот? Жалованья нам едва хватает на хлеб, отчего же нам, бедным дьяволам, и не поживиться от врагов? Полководцу — слава, солдату — добыча, — это право войны!

— Ваша мораль, прапорщик, не нравится мне, я служу более благородной цели!

— Да, это можно говорить наследнику трех родовых имений! Ваша добродетель чертовски глупа. Кто на шесть месяцев в году продает свои кости, тому зимой придется голодать с женой и детьми так как не всякий родился на свет Веделем! Вы сами говорили, что старуха вас вырвала из когтей негодяев, и вы остались гол, как сокол? Что же, разве она дурно сделала? Желал бы я знать, где бы вы были теперь без ее помощи? Для истинного христианина, каким вы хотите быть, конечно, следует с храбростью идти навстречу почетной смерти и считать своим первым долгом защиту знамени.