Буйный Терек. Книга 2

— У него чистое сердце, крепкая рука и ясные глаза. Скажи, имам не ошибся в нем.

Разжалованный выслушал переводчика.

— Скажи ему, — попросил он, — что не все русские враги горцев.

— Как тебя зовут?

— Булакович, — ответил разжалованный.

— Бу-ла-ко-вич, — медленно повторил Шамиль.

Они вышли из сакли. Горячее солнце заливало аул. Мюриды и местные кумыки с любопытством, а кое-кто и недружелюбием ожидали их на углу. Женщины высыпали на улицы, мальчишки попытались было швырять камни в русского, но два-три удара нагайкой и грозный окрик Шамиля разогнали любопытных.

А вокруг Внезапной кипел бой. Слышалась частая пальба, и время от времени то гулко, то глухо били легкие и тяжелые орудия.

Коменданта майор Опочинин нашел запершимся в своей комнате. Ни стук, ни крики, ни угрозы взломать дверь не действовали. И тогда майор вместе с денщиком коменданта и переводчиком прапорщиком Аркаевым высадили дверь.

За столом, положив голову на руки, спал мертвецки пьяный подполковник Сучков. Он похрапывал и не просыпался, пока по приказу майора его не окатили холодной водой из ведра.

— Чего такое?.. Кто сме-ет?.. Кто ты есть такой? — уставясь на майора и не узнавая его, забормотал подполковник.

— Помилуй бог, да вы в своем ли уме? Мюриды под стенами крепости, сейчас начнут штурм, а вы горькую пьете! — негодуя, закричал майор.

— М-лчать!.. Кто ты такой? А? Кто? Я тут начальник! Я комендант, а т-т-тебя раз-жалую в солдаты… Сквозь зеленую улицу пущу… розгами забью до смерти!.. «Эй, пташечка, востроносенька, кого любишь, скажи…» — вдруг запел комендант, вращая мутными глазами.

Это было так неожиданно и нелепо, что денщик не выдержал и фыркнул в кулак, а майор только сплюнул и, уходя, приказал солдату:

— Уложи его в постель да запри дверь, как бы он спьяна чего не выкинул.

— Что мне Кази-мулла… он сволочь, нехристь, а я комендант под-пол-полков-ник, а завтра… ге-ге-не-рал-лом буду… главно-ко-ман-душшим… — бормотал пьяный, пытаясь отпихнуть денщика ногами.

Когда Шамиль привел Булаковича, имаму было не до пленного. Только что подошли отряды из Акуши, Мехтулы, Унцукуля и ауховских чеченцев. Люди и их начальники ждали приказаний имама. Пришедшее на помощь мюридам ополчение было разнородным: лезгины, аварцы, лаки, — но все одинаково горячо верили в святость и непобедимость Гази-Магомеда и рвались в бой, чтобы победить гяуров или положить головы за газават и ислам. Они с почтительным восхищением смотрели на Гази-Магомеда, простого, скромного и в то же время какого-то отрешенного от земли.

Имам был храбр, его мужество и отвага поражали даже таких известных всем храбрецов, как гимринский Ташав аль-Гимри, черкеевский Hyp-Али, акушинский Абдулла аль-Акуши, но, как всегда это бывает в народе, слухи и рассказы о нем во много раз были преувеличены.

Они смотрели на его коричневую с двумя заплатами черкеску, на высокую папаху с белой чалмой, на его сосредоточенное, задумчивое, как бы аскетическое лицо и еще больше восторгались своим имамом.

— Святой… угодный аллаху человек… Подвижник, спасающий нас… Тень и подобие пророка, — повторяли они, стараясь, чтобы Гази-Магомед не услышал их. Все знали, что имам строг к тем, кто пытается возвеличить его святость, и это тоже нравилось людям.

— Хасан, скажи ему, — показывая на Булаковича, сказал Гази-Магомед, — что сейчас идет бой и у меня много, — он как-то добродушно улыбнулся смотревшему на него пленнику, — дел, которые аллах и народ возложили на меня. Пусть он спокойно отправится в Черкей. Как только позволит бог, я буду в Черкее и тогда поговорю с ним.

Казак перевел его слова. Булакович, внимательно наблюдавший за Гази-Магомедом, спокойно сказал:

— Я не сомневаюсь и буду ждать его возвращения в Черкее.

— Этого человека, — указывая на Булаковича, продолжал Гази-Магомед, — посадить на коня и отвезти в Черкей. Он будет гостем старшины. Смотрите за ним, берегите его и не делайте ничего дурного, если только он не захочет бежать.

Булаковича увели, а Гази-Магомед, отойдя в сторону от не сводивших с него глаз ополченцев, открыл военный совет. Ташов-хаджи, Шамиль, акушинский Бей-Булат и еще несколько начальников отрядов, сев на камни возле дороги, стали совещаться.

А под крепостью и вокруг нее кипел бой. Пехота имама подошла к валам. Несмотря на все усиливавшийся огонь, пешие горские цепи заняли рвы, вышли на валы и беспрерывно обстреливали бойницы и стены крепости ружейным огнем.

Конница Гази-Магомеда, рассыпавшись по равнине, блокировала все дороги и подступы к Внезапной. Ее разъезды дошли до дальних кутанов [35], но в них никого не было — ни овец, ни пастухов. Вероятно, еще с утра, заслышав пушечную стрельбу, пастухи отогнали овец в безопасное место.

Начальник конной партии, аварский мюрид Алигуль-Хусейн, был раздосадован этим. Пастухи могли сообщить русским и тем, кто якшался или вел с ними торговлю, о нападении имама на крепость. А это значило, что из Темир-Хан-Шуры или из-за Терека, со стороны казачьих станиц, в любой момент к русским могла прийти помощь. Конница рассыпалась на небольшие группы, пошла в сторону Терека, к крепости Бурной, с налету захватила укрепленный пост Аджи-Кульский и уничтожила в нем пятьдесят пять солдат, но исчезнувшие стада так и не нашла.

Только к утру следующего дня вернулись конные партии в Андрей-аул. Гази-Магомед, сдвинув брови, выслушал сообщение об исчезновении отар. Значит, местное население, так радостно встретившее его, теперь должно кормить и его четырехтысячное войско.

Каждый всадник Гази-Магомеда имел с собой питание — чуреки, сыр, кукурузные лепешки, иногда вяленое мясо — только на три дня, а в саквах двухдневный запас ячменя или овса для лошади. В дальнейшем воины должны были собственными средствами добывать пропитание для себя и фураж для коней или переходить на содержание жителей тех аулов, которые они занимали.

— Шамиль, останься здесь. Гамзат-бек вернется сюда после захвата крепости Бурау, а я, с помощью аллаха, спустя два дня, если мы не возьмем Внезапную, уйду с частью войск к Гудермесу, откуда могут идти на нас эти проклятые казаки с их нечестивым генералом, — заканчивая военный совет, сказал Гази-Магомед.

Ночью конная колонна в девятьсот человек ушла из-под стен Внезапной к крепости Бурной, которую осадил Гамзат-бек.

Под утро пехота Гази-Магомеда произвела второй, яростный штурм Внезапной. Горели костры из остатков сараев и домишек, еще уцелевших на форштадте и в бывшей солдатской слободке. Они пылали всю ночь, и всю ночь били крепостные орудия.

Утро взошло над кумыкской равниной. Солнце выкатилось со стороны кизляро-астраханских степей и озарило горы, поляны, холмы и аулы. Но бой за крепость не стихал. Как и ночью, мюриды осыпали стены Внезапной градом пуль. Их легкое орудие обстреливало крепость, а пехота со штурмовыми лестницами лезла вперед.

Русские отбивали атаки, иногда обливали кипятком наиболее ретивых горцев, пытавшихся заложить порох под стенами крепости. Бились все — и русские, и армяне, и кумыки, связавшие свою жизнь с русскими поселениями.

Укрепление Темир-Хан-Шура, именовавшееся солдатами и офицерами городом Шура́, расположилось на кумыкской плоскости, невдалеке от резиденции шамхала. Это было самое мощное укрепление русских в Дагестане. Петровск — Дербент — Внезапная — Бурная — Низовая и, наконец, Грозная — вот основные опорные пункты русской левой, так называемой Дагестанской линии. Между ними по дорогам и на стыках торговых и стратегических путей стояли редуты, сторожевые башни, укрепления, блокгаузы. Все они носили временный характер, их строили, чтобы наблюдать за дорогами и окрестными аулами, собирать сведения у лазутчиков и своевременно сообщать обо всем в штабы расположенных по линии отрядов и, конечно, вступать в бой с противником, если горцы успевали блокировать эти посты.