Сказания о земле Московской

Но в тот год, пока Семен находился в Орде, они пошли иной дорогой, повоевали и подожгли город Устюжну, потом перебрались в Белозерскую землю, какая с недавних пор находилась под покровительством Москвы, и там бесчинствовали.

Вот почему в Москве были недовольны Новгородом и начали искать предлог, чтобы направить против него полки.

Семен возвратился из Орды. Казна была пуста. Требовалось ее наполнить. Он послал в порубежный с Новгородом, находившийся тогда в совместном владении город Торжок за данью.

Новоторжцы платить отказались и посадили «в поруб» (погреб) московских посланцев…

В Москве в эти дни новоторжской смуты происходил съезд всех тех князей, какие только что вернулись из Орды. «Бысть велик съезд на Москве всем княземъ руським».

Разгневанный событиями в Торжке, Семен предложил всем им идти вместе на Новгород.

Таков был первый в истории общий поход многих князей под московским стягом.

Толпился тогда народ на улицах, провожая воинство. И сжимались сердца многих:

— Куда идут? На своих же братьев единокровных! Опять прольется кровь русская!

А иные думали про себя: «Кабы такая рать великая да пошла бы в другую сторону, на Золотую Орду».

Возглавлявший объединенное войско Семен направился к Новгороду через Тверь и Торжок.

Поехал и митрополит Феогност, чтобы попытаться не довести дело до кровопролития.

Многие «черные» и посадские люди Торжка уже давно видели, как набирает силу Москва, опостылело им подчиняться неспокойному Новгороду, и потому держали руку Москвы. Узнав о приближении большой рати Семена, они возмутились против бывших в Торжке сторонников Новгорода, перевязали их, одного боярина убили, а московских посланцев выпустили на волю.

Когда Семен с войском прибыл в Торжок, в Новгороде испугались. На вече было решено: направить к московскому князю посольство. Поехали архиепископ, посадник, тысяцкий и несколько бояр. Семен потребовал от прибывших выплаты «черного бора» для Орды сполна, да еще сверх того тысячу рублей серебром. Да еще послы подверглись неслыханному на Руси унижению.

Семен сказал: «Аще хощуть милости и мира от меня, да приидуть пред мя посадники и тысяцкий боси (босиком), просят при всех князех на коленях…» [29]

Смирились новгородские послы, и сапоги скинули, и поклонились в ноги, и всё сполна выплатили, обещали не покровительствовать ни северным переселенцам, ни ушкуйникам, какие отправляются «пакости творити» по зависимым от Москвы землям.

Князья разъехались со своими полками обратно по домам, а Семен со своим войском вернулся в Москву…

В соседней Литве тогда правил великий князь Ольгерд, сын Гедиминов. Умный, осторожный, предусмотрительный государь, он внимательно следил, как усиливается Москва. Решил он попытаться разведать и двинул свое войско на восток, подошел к городу Можайску, сжег посады, но узнал, что полки Семена приближаются, и повернул обратно. Дело кончилось миром. Но в Москве сомневались: будет ли тот мир прочен? Больно уж умножилась земля литовская…

Не во всем удача сопутствовала Семену. В семейной жизни у него шло вовсе неладно.

Первая его жена Айгуста, сестра Ольгерда, рано умерла, вторично он женился на Евпраксии — дочери одного из мелких смоленских князей. Но не полюбилась она ему.

И тогда он задумал неслыханное на Руси: развестись с Евпраксией и жениться в третий раз. Во всем ему покорный митрополит Феогност испросил «благословение» на развод у патриарха константинопольского и сам повенчал великого князя в московском Успенском соборе с княжной Марией тверской, дочерью Александра Михайловича, того самого, кто был убит по наущению отца Семенова — Ивана Калиты. А дочь свою от первого брака Семен выдал за сына Александра Михайловича.

Так тверские князья дважды породнились с московскими, но тверичи не могли забыть, как ордынцы вместе с московским полком «положили их землю пусту», и потому мир между ослабленной Тверью и сильной Москвой не мог быть прочным.

Москва стремилась сравняться по красоте и богатству своих храмов с прославленными соборами стольного града Владимира. Там внутренние стены за полтораста лет до того были расписаны мастерами-греками, приглашенными из Византии.

Теперь митрополит Феогност также позвал в Москву иконописцев-греков расписывать стены московского Успенского собора. А в последующие годы остальные три белокаменные церкви, воздвигнутые в Москве повелением Ивана Калиты, были расписаны уже не греками, а русскими мастерами, которые, видно, переняли мастерство от своих учителей. Летописцы сохранили их имена — Захария, Иосиф и Николай «с дружиной» (с помощниками), а после них — Гойтан, Семен, Иван и их «дружина».

Хотела Москва во всем быть выше прочих городов русских. Не было у Семена соперников. Все князья пригнули головы перед ним, перед великим князем владимирским. И «тишина великая» на земле Московской все длилась.

Помышлял ли Семен о самом заветном для тогдашней Руси, о чем думали тайно в народе? Как бы не посылать в Золотую Орду тяжкую и постыдную дань-выход да не ездить к царю на поклон?

В летописях тех лет о чаяниях народных не говорится ни слова. Верно сознавали на Руси:

— Не готовы мы обнажить мечи на злейших врагов. Завещаем то великое дело внукам нашим.

Обо всем том, что делается на Руси и в Москве, о глухом шепоте в народе продолжали доносить хану ордынские купцы-лазутчики. В Орде беспокоились, но пока ждали. У самих хватало забот. Что ни год в разных концах обширного Ордынского ханства поднимались с оружием в руках подвластные народы. Приходилось посылать отряды на усмирение.

3

Зараза распространялась из одного княжества в другое, из города в город, люди вымирали семьями, уцелевшие разбегались по дремучим лесам, по бескрайним степям и либо находили спасение, либо заносили заразу в самые нехоженые трущобы.

— Бич божий! Наказание от богов за наши грехи! — так вещали — в храмах, мечетях, пагодах, кумирнях, синагогах — православные, католические, буддийские священники, монахи, муллы, раввины… И случалось, вместе с молящимися они сами тут же падали мертвыми.

Записал летописец:

«Хракаху людие кровию… и недолго боляху, по два дни или три, а иные един день поболевше, умираху. И толико множество бе мертвых, яко не успеваху живии погребати их…»

И в другой летописи:

«…разболевся человек, начнет кровию хракати и огнь зажгет и потом пот, та же дрожь и, полежав един день или два, а ретко (редко) того кои три дни, и тако умираху…»

По всей Руси шагала с косой за плечами «черная смерть». Вымирали целые города. В Смоленске осталось десять человек живых, немногим более уцелело в Рязани. Северный город Белозерск и Глухов на Черниговщине вымерли целиком.

Добралась чума и до Москвы. И пошла косить жителей подряд, не разбираясь, и бояр, и купцов, посадских-ремесленников, крестьян, холопов: «Мроша бо люди, мужи и жены, старый и младыи…» В смертельном ужасе, боясь за свою жизнь, записал летописец: «И негде бяше было погребати умрыних, все бо могылье вскопано бяше…»