Дочь солнца. Хатшепсут

Преданная маленькая толстуха стояла, держа в охапке гору накрахмаленного полотна, волосы её, как обычно, были растрёпаны, а лицо сморщилось в доброй улыбке. Хатшепсут отбросила плод, который держала в руке, соскочила с места и схватила её в объятия.

   — Ты всегда всё понимаешь, не так ли, Старая Никто, Старая Ну-Ну-Моя-Госпожа!

   — Да сохранит нас благословенная Исида, смотрите, что вы делаете — вы помнёте эти чудесные складки! — Высвободившись из объятий своей экспансивной госпожи, Иена оглядела одежды и бросила их на кровать. — Ну да, всё это нужно заново гладить, но это буду делать уже не я. Спасибо моей госпоже, которая всегда посылает одну-двух рабынь, чтобы помочь старой Иене справиться с её работой... а уж если я увижу, как одна из этих бездельниц рассматривает сердцевину моей госпожи!.. Ах, чувствуете, как прохладное дыхание северного ветра обвевает нас, просто блаженство, не так ли? Пойдёмте в ванную, нынче утренний приём, нужно наилучшим образом вымыть вас...

«По крайней мере, — рассуждала Хатшепсут, когда Иена через полчаса позволила ей сойти с массажного стола, — я сегодня проведу совсем немного времени в компании придворных дам. Скоро мы уезжаем в храм».

Царица знала, что возбуждение было беспричинным; ей предстояла хорошо знакомая поездка в носилках и царской барке, торжественные приветствия жрецов, необходимость долго стоять в набожной позе за спиной Ненни, пока будет гореть ладан... Всё же по сравнению с её обычными утренними занятиями казалось, что ей предстояло головокружительное приключение.

Хатшепсут сдержала вздох, вернулась в спальню и велела рабыне убрать её волосы.

ГЛАВА 3

Следуя за Ненни в неторопливой процессии, выходившей из пропитанной запахом ладана Святыни Святынь, Хатшепсут с раздражением размышляла о том, почему же она решила этим утром отправиться в храм вместо того, чтобы вытерпеть один-единственный томительный час Еженедельного приёма. Предстояла ещё аудиенция Верховному жрецу, и один лишь Амон знал, как долго Ненни придётся там проторчать в волнении и спорах...

В дверях она обернулась и окинула взглядом огромную золотую статую в освещённой факелом нише, перед которой жрец медленно поднимал алую завесу. Величественный и вызывающий благоговение, прекраснее любого смертного — Амон, её отец.

«Действительно мой отец, — подумала она со странным внутренним содроганием. — Он вошёл к госпоже моей матери в облике фараона и возлёг с ней на всю долгую ночь — о боги, если бы он так же пришёл ко мне!»

Она пересекла выложенную яшмой мостовую, миновала деревянную дверь, оказалась в передней, которая была чуть побольше и чуть посветлее, чем Святыня Святынь, где было темно как в гробу, оттуда попала в другую комнату с шестью высокими колоннами, ещё больше и ещё светлее. За ней раскрылся просторный пышный зал, в котором лес кедровых колонн, столь же толстых, как стволы деревьев с холмов Ливана, откуда они прибыли, в полумраке вздымался ввысь, пересекая стрелы солнечных лучей, высоко, под самым потолком, врывавшихся в ряд окон.

Хатшепсут любила этот зал, давным-давно построенный её отцом Тутмосом к вящей славе Египта и бога Амона. Здесь она чувствовала свою близость к отцу. Всё окружающее было делом его рук, ставшим видимым и осязаемым благодаря искусству Инени, его архитектора. Он был великим царём — это лишь одно из множества строений, которые фараон повелел воздвигнуть на Черной Земле своего царства, чтобы запечатлеть своё долгое и деятельное правление. А за те пять лет, которые минули с тех пор, как сын Мутнофрет возложил на себя корону, ни один камень не лёг поверх другого, не был воздвигнут ни один памятник, их и не собирались строить.

Верховный жрец Акхем, маленький толстый человечек с холодными глазами, сопровождаемый рабом Амона и надсмотрщиком за полями и работами, вышел, чтобы встретить царскую чету в дверях и препроводить в свои покои. Раз и навсегда заведённым порядком механически свершился торжественный тягучий ритуал, состоявший из поклонов, простирания рук, восхваления фараона и пожелания множества сыновей Великой Царской Жене.

Медленный и торжественный танец, подумала Хатшепсут. За тысячелетие в нём не изменился ни один жест...

Без интереса она смотрела на Нахта, надсмотрщика за работами — костлявого угрюмого типа, который переводил подозрительный взгляд с Акхема на Сехведа, раба Амона, которого она хорошо помнила по регулярным ежемесячным визитам во дворец. Это был дрожащий любезный старичок, очень достойный и сонный, который, по её мнению, уже на несколько лет пережил свою способность приносить какую-нибудь пользу.

   — Я умоляю Ваши Величества без неудовольствия принять моё недостойное гостеприимство, — провозглашал Акхем, одновременно подзывая рабов и носителей опахал. — Если Ваши Величества соизволят сесть... Боюсь, что могу предложить вам только мёд и воду. Ваши Величества, конечно, понимают, что мы, жрецы, ведём скромную и ограниченную жизнь и не наслаждаемся той роскошью, к которой привыкли Ваши Величества...

Хатшепсут иронически взглянула на увесистое брюшко и лоснящуюся кожу маленького человечка, тончайшее полотно, в которое было облечено жирное тело, но воздержалась от комментариев.

Ненни вежливо пригубил безвкусный напиток. Фараон был бледнее, чем обычно, шея напрягалась под тяжестью короны.

   — Вы можете рассказать Моему Величеству о ваших обидах, — произнёс он.

   — Я благодарю вас, Великий Гор. Я не знаю, с чего начать. Это очень деликатное дело.

   — Это касается заявлений некой жрицы?

   — В значительной степени, Ваше Великолепие.

   — В них заключено всё, — с неожиданной страстью включился в разговор Нахт. Хатшепсут заметила, что он смотрел на Акхема, как кошка могла бы смотреть на очень большую и опасную крысу.

Верховный жрец не обратил внимания на реплику.

   — В храме есть жрица в ранге божественной служанки, некая Нофрет-Гор. В прошлом она проявила незаурядные способности в провидении и предсказании, но теперь, боюсь, совершенно обезумела.

   — Возможно. А может быть, и нет, — огрызнулся Нахт.

Акхем стрельнул в него ледяным взглядом:

   — Если надсмотрщик будет любезен не прерывать меня...

Ненни прокашлялся:

   — Какое же пророчество так беспокоит вас?

   — Она говорит... Конечно, Ваше Величество понимает, что это не может называться пророчеством, пусть Сильный Бык простит... недостойного, если тот поправит его божественные слова. Это ложь, это просто бред расстроенного сознания... — Акхем несколько минут распространялся в том же духе, его ровный убедительный голос не менялся, но верхняя губа предательски вспотела, и он вытирал её тонким как паутинка шатком.

   — Но что же говорит эта женщина? — наконец прервал его Ненни.

Неожиданно старый раб Амона заговорил невинным голосом весёлого ребёнка:

   — Она говорит, что Верховный жрец недостоин своего служения.

   — Вот как! — пробормотал фараон. Хатшепсут рассматривала свои перстни. Когда шаток Верховного жреца вновь пришёл в действие, её вдруг наполнила радость. Конечно, фараону как бы между делом пояснили, что женщина безумна; на её гнусное высказывание, которое, как она утверждала, было словом Амона, сошедшего к ней в её провидении, не следовало обращать внимания, оно лишь подчёркивало её безумие. Акхем сожалел даже о том, что ему пришлось рассказать о ней фараону; но он был уверен, что фараон теперь согласится: нужно что-то сделать, чтобы немедленно устранить женщину из храма.

   — Неужели это действительно невозможно? — спросил Ненни. — Прогоните эту женщину. Обратитесь к колдуну, чтобы он изгнал хефт. Я уверен, что вам не потребуется помощь фараона.

   — Ваше Величество не полностью постигает ситуацию, — произнёс Нахт тоном, прямо указывавшим на то, что он решил сказать своё слово. Ядовито взглянув на Акхема, он встал прямо перед фараоном. — Нофрет-Гор — жена начальника кладовых, превосходного человека, необходимого предстоящим храма! Я уверен, что Верховный жрец согласится со мной. Если бы не начальник кладовых, учёт в сокровищницах давно бы оказался ввергнутым в хаос. Думаю, что я не преувеличиваю, не так ли, достойный Акхем?