Свет озера

Лошадей устроили в конюшне, задали им сена и пошли к Мари. Детишки уже возились у ручейка, в котором играли солнечные зайчики. Мужчины восхищались внутренним устройством хижины — там можно было разместить на ночлег восемь человек на плетенных из ветвей лежаках, прислоненных к перегородке, смежной с конюшней, и поставленных в два этажа.

— Кто потяжелее — внизу, а самые легкие — наверх, — рассмеялся кузнец. — Я-то, на счастье, тяжелее всех.

— Жан уже залезал наверх, — заметила Мари, державшаяся в уголке справа от двери, где в очаге, сложенном из широких каменных плит, жарко пылал огонь.

— И вправду все-то они предусмотрели, — сказал Пьер. — Стойла с одного бока, сено с другого, печка топится в противоположном углу, так что голова всегда будет в холоде.

Все расселись вокруг длинного стола из досок, положенных на четыре чурбака, вбитых в земляной пол. Скамьи тоже были вбиты в землю, и Бизонтен пошутил:

— По крайней мере никто тебе в башку мебель швырять не станет!

— Единственно, чего не хватает, — заметила Мари, — это окна.

— Что ж поделаешь, — ответил мастер Жоттеран, — угольщики встают чуть свет, а возвращаются только поздней ночью.

— А мы тоже будем поступать как они, — подхватил Бизонтен, — и тогда…

Они уписывали похлебку и репу и вели разговоры о завтрашней работе, о лесе, о лунном свете, при котором можно валить лес, о том месте, где надо будет начинать вырубку. Рядом со своей мисочкой Жан положил на стол подаренный ему Бизонтеном нож, легкий, на диво отточенный.

— По-моему, ты со своим ножичком больше всех денег заработаешь, — обратился к мальчику мастер Жоттеран. — Если твой дядя Пьер захватит тебя с собой в Морж на повозке, будешь продавать хворост, а денежки себе брать.

Мальчик оглядел всех сидящих, глаза его восторженно вспыхнули, хотя он не слишком-то хорошо понял слова мастера.

— Что ж ты спасибо не скажешь? — заметила сыну Мари.

Жан поблагодарил, а мастер Жоттеран, подняв руку, ткнул пальцем куда-то вверх.

— Только смотри у меня, — сказал он понарошку сердито. — Оставь мне делянку такой же чистой, как этот стол.

И он в сердцах хватил по столу ладонью. Мальчик робко кивнул головой, но, видимо, чуточку перепугался, на помощь ему пришел Бизонтен.

— Мы за ним будем присматривать. Но только не забывайте, что этот молодчик родился в лесу, а лес этот огромный-преогромный, пожалуй, половину всего вашего края займет. Лес — это, так сказать, его родной кров.

При этих словах он взглянул на Мари и увидел, что лицо ее омрачилось. Она положила ладонь на головенку Жана и произнесла, не сдержав глубокого волнения:

— Это правда. Но увидим ли мы когда-нибудь наш прекрасный лес в Шо?

Немножко поговорили о Франш-Конте, и мастер Жоттеран, который обязался доставлять им провизию раз в неделю, пообещал также захватывать и газеты, если там будут попадаться сообщения о войне.

Все послеобеденное время они осматривали лес и выбрали деревья, которые необходимо в первую очередь доставить на стройку в Морж, а на заре следующего утра мастер Жоттеран запряг свою лошадку и отбыл в город. Когда его тележка скрылась из виду за пологим спуском, оставшиеся молча переглянулись, и им почудилось, будто обступавший их лес сразу вроде бы окаменел. Все замерло в неподвижности, скованное предрассветным холодом, один лишь ручеек напевал свою песенку, и над ним вился еле видимый глазу легкий парок. Так они и стояли здесь, молча переглядываясь, и Бизонтен напрасно старался найти нужные слова, что могли бы разрушить это тягостное молчание. И однако эти слова нашел маленький Жан, нарушив сковывавшую их немоту. Он выбежал из хижины, держа в руке свой нож.

— А скоро мы будем лес валить, когда работать начнем? — спросил он серьезным тоном.

Взрослые не могли удержаться от смеха, и Пьер сказал:

— Ты прав, Жан, незачем инструменту зря ржаветь.

И в расселине этого унылого на вид пригорка, однако надежно защищавшего их от ветра, мало-помалу началась жизнь. Жан заявил, что он будет спать на верхнем лежаке прямо над Бизонтеном. С каждым днем все крепче и теснее становилась их взаимная тяга друг к другу, хотя в лесу мальчик работал вместе с кузнецом одной артелью, как выражался дядюшка Роша. Подчас подмастерье с Пьером не могли смотреть на них без смеха. Дело в том, что старик, от души привязавшийся к Жану, вел себя с ним как сущий ребенок. Между ними часто вспыхивали маленькие ссоры, что, впрочем, служило доказательством их взаимной любви.

Зато Пьер с Бизонтеном ладили прекрасно. Оба они чувствовали и знали лес, хоть каждый по-своему. Одному были открыты все тайны леса, другому все тайны дерева, в новой, так сказать, его ипостаси, когда его валили на землю. Каждому из них было чему поучиться у другого, и так как оба были жадны до знания, время шло быстро. На работе, за трапезой и на отдыхе каждый час для них никогда не был пустопорожним.

Мари занималась лошадьми и домом. И в послеобеденное время приходила к ним в лес с малюткой Леонтиной на руках. С детства привыкшая к тяжкому труду, Мари ловко вязала хворост.

Приглядываясь к ней, Бизонтен не мог не восхищаться: откуда только берутся силы у этой такой хрупкой на вид женщины. Но в ней все еще до сих пор жила неизбывная печаль, что омрачала взгляд ее темных глаз.

Как-то, когда ветки были уже обрублены и сложены в кучу на очищенном накануне от кустарников просторном участке, Мари вдруг подошла к Бизонтену, и он сразу понял, что она хочет его о чем-то спросить. Но оба с минуту постояли молча, Бизонтену не хотелось первым нарушить молчание. Наконец Мари, откашлявшись, кинула взгляд на вершину холма и спросила:

— Вы ведь столько в своей жизни странствовали по белому свету, прямо через леса шли… Скажите, сколько отсюдова до Лявьейлуа?

Бизонтен вонзил свой нож в ствол срубленного дерева, выпрямил спину, упер руки в бока и повернулся к Мари, а она стояла перед ним, словно ее уличили в каком-то проступке, и смущенно поглядывала то на вершину пригорка, то на кучу сваленных ветвей, то на кончики своих сабо.

— Скажите-ка мне, — произнес он, — почему это вы не хотите смотреть мне прямо в лицо?

Мари подняла на него глаза, где блеснули слезы. Боясь ее обидеть, Бизонтен мягко заговорил:

— Да неужели, миленькая моя Мари, вы так несчастливы с нами? Не думаете же вы об этом всерьез! Мы ведь какой долгий и длинный путь проделали. А если идти не по дорогам, так это просто невозможно. Да вы десятки раз свалитесь со скалы или угодите в реку.

Столько печали было во взоре Мари, что Бизонтену захотелось взять ее за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы прогнать эту грусть. Так ему хотелось найти какие-нибудь слова, чтобы заставить ее засмеяться. Не слишком часто он слышал ее смех, но ему ужасно нравилось, когда в глазах ее зажигались веселые искорки, освещавшие все ее лицо.

— Послушайте меня, Мари, — продолжал он. — А ваши малыши?.. Да и сколько вас ждет там бед и опасностей! И вся эта дорога, вспомните, с какими муками мы сюда добирались!

Жалкая улыбка скользнула по ее губам, на лоб вдруг волной набежали морщинки, лицо потемнело, и она еле слышно прошептала:

— Только моему брату ничего не говорите.

— Обещаю вам. Но и вы мне обещайте поменьше думать о прошлом. Ваши глаза уж никак не созданы для слез.

Он хотел было положить руку ей на плечо, но она отступила на шаг и снова взялась за работу.

Хоть сам Бизонтен никогда об этом не говорил, но и он тоже часто думал о Франш-Конте. Конечно, не так, как думала Мари, покинувшая впервые в жизни родные края, но и у него от этих мыслей щемило сердце.

И думал он также об Ортанс. Возможно, даже слишком часто думал, но не терял при этом ясности мысли, твердил себе:

«Она не такая женщина, как все прочие. И потом, сколько она натерпелась…»

И часто, смеясь над собой, добавлял:

«Так или иначе, Бизонтен, это особа иного круга, чем мы, поэтому не поступай на манер плотника, что затеял строить собор, а у самого материала даже на постройку хижины не было».