Геворг Марзпетуни

— Народ и без того порицает тебя, святейший владыка, за то, что ты покинул патриаршие покои в Двине и для спасения собственной особы укрылся в Айриванке, а если ты еще переедешь в Гарни, это вызовет возмущение не только народа, но и всего духовенства.

— Раз уж я покинул патриаршие покои, почему мне не переедать в Гарни; почему это должно возмутить духовенство? — спросил католикос.

— Для пребывания в Айриванке у тебя есть предлог: ты охраняешь знаменитую и многочисленную братию, а в Гарни живут лишь царица и знатные женщины, они не нуждаются в твоем покровительстве.

Католикос понурил голову и задумался. Возражения епископа были справедливы. Он обязан оберегать свою братию. Но страх близкой опасности лишал его воли. В его большом и сильном теле жило робкое сердце и трусливая душа. Он любил свою паству и искренне заботился о ней, но вместе с тем любил и собственную особу и не склонен был жертвовать ее интересами. Он был родным сыном своего народа и от души желал ему благоденствия. Но если для приобретения этого благоденствия нужно было жертвовать дружбой кого-нибудь из членов царского дома или могущественного князя, он начинал колебаться и в конце концов приносил в жертву интересы народа. Он творил благие дела не столько для завоевания популярности, сколько для того, чтобы не омрачить эту популярность, и не противился постигающим страну бедствиям. У него не было ни сильной воли, ни твердого характера; на него имели влияние и великий, и малый, и слабый, и сильный, и коварный клеветник, и мудрый советчик. Одно влияние уничтожалось другим, более сильным. Часто случалось и обратное, смотря по тому, кто последний пробовал над ним свою силу.

С епископом Сааком католикос очень считался. Он уважал его как добродетельного и мудрого человека. И потому, несмотря на то что слухи о бесчинствах арабов беспокоили его, он все же решил прислушаться к совету епископа и остаться в Айриванке со своей братией. Но вот прибыл диакон Геворг из Двина и сообщил грустные и неприятные известия.

— Нсыр находится в Двине; сюнийских князей Саака и Бабкена он заточил в темницу. Он лишил свободы даже сорок арабских князей, пребывающих в Двине…

Католикос побледнел. Сюнийские князья были видные владетельные особы. Как мог Нсыр их арестовать? Из арабских же князей некоторые были любимцами халифа. Это значило, что востикан получил большие полномочия.

— Где и почему он задержал сюнийских князей? — спросил католикос диакона.

— В бытность востикана в Нахмджеване, — начал диакон, — князь Бабкен явился к нему с дарами жаловаться на своего брата Саака, будто бы тот лишил его наследства, и просил Нсыра помочь ему. Востикан охотно выслушал Бабкена и пригласил к себе князя Саака. Ничего не подозревая, князь Саак гоже с дарами прибыл к нему. Востикан оставил князей у себя на несколько дней, а затем предложил сопровождать его в Двин, чтобы там закончить дело о наследстве. Князья согласились, но как только они прибыли в Двин, востикан заключил их в темницу.

— Не для того ли он это сделал, чтобы захватить владения сюнийских князей, как ты думаешь, владыка? — обратился католикос к епископу Сааку.

— Да, это так, святейший владыка. Востикан не занял бы Сюника, если б его владетели не были устранены.

— Князья Сюника пленены; это большое несчастье не только для страны, но также для царя и для меня.

— И тебе грозит опасность, святейший владыка… — начал диакон.

— Опасность? Откуда ты знаешь? — тревожно спросил католикос.

— Востикан вызвал к себе надзирателя патриарших покоев и велел ему послать сюда гонца.

— Зачем?

— Чтобы вызвать тебя в Двин.

— Что нужно от меня востикану? — спросил католикос епископа.

— Одному богу известно, — ответил епископ.

— Нсыр сказал надзирателю, что католикос должен находиться в патриарших покоях, а не укрываться в горах, — добавил диакон.

— Ему, следовательно, известно мое местопребывание?

— Да, святейший владыка.

Католикос помертвел от ужаса.

— Если я не уеду отсюда, он не сегодня-завтра пошлет за мной своих воинов, — сказал он, обращаясь к епископу.

Епископ молчал.

— Каково твое мнение, святой брат? — спросил католикос.

— Он пошлет войско и после твоего ухода.

— Да, но тогда он не сможет задержать меня.

Тогда он истребит все духовенство Айриванка, — медленно произнес епископ.

Католикос понял значение этих слов и замолчал.

— Но ведь ты, владыка, минуту тому назад сказал, что востикан не смог бы занять Сюника, если б не пленил сюнийских князей, — заговорил католикос после недолгого молчания.

— Да, святейший владыка, я сказал это.

— Значит, и патриаршие покои он займет лишь в том случае, если отстранит меня?

— Несомненно.

— Ну так, значит, оставаясь здесь, я предаю себя палачам Нсыра?

Епископ ничего не ответил.

Вскоре прибыл гонец из Двина, который от имени Нсыра предложил католикосу вернуться в столицу. Католикос не стал больше раздумывать. Он решил уехать в Гарни. Он послал диакона Геворга в крепость Гарни, чтобы известить царицу о своем приезде.

Диакон поторопился выполнить приказ его святейшества.

Это известие взволновало духовенство Айриванка. Многие стали роптать, не осмеливаясь, однако, открыто высказать свое недовольство, тем более что молчал и епископ Саак. Это означало, что у него нет надежды повлиять на патриарха. Намерение католикоса поощряли только те из его приближенных, которые заботились прежде всего о своей безопасности.

Вечером католикос со своими приближенными спустился в нижний монастырский храм для молитвы и прощания с братией. Местный игумен попросил католикоса отложить свой отъезд хотя бы на час, чтобы последний раз вкусить трапезу вместе с монахами.

Во время трапезы молодой монах по имени Мовсес читал, по обыкновению, священную книгу. К концу ужина он раскрыл Евангелие от Иоанна и громким голосом прочел следующее:

«Аз есмь пастырь добрый. Пастырь добрый душу свою полагает за овцы; а наемник, иже несть пастырь, ему же не суть овцы своя, видит волка грядуща и оставляет овцы и бегает: и волк расхитит их, и распудит овцы. А наемник бежит, яко наемник есть и не радит о овцех…»

Не успел монах дочитать последние слова, как католикос, побледнев, отбросил утиральник, встал с места и воскликнул:

— Боже меня упаси стать «наемником», о отцы Айриванка! Я собирался убежать от волка, верно, но не для того, чтобы предать вас в его руки, а для спасения святынь. Если же мне присвоено имя «наемника», то с этой минуты я оставляю эти святыни на волю судьбы и поручаю их вам. Я не уйду из этой обители!

Игумен, не ожидавший от молодого монаха такого смелого шага, был потрясен. Слова патриарха еще больше смутили его, и бедняга, подбежав к католикосу, упал перед ним на колени.

— Божественный владыка! — воскликнул он. — Этот монах известен своей скромностью и добродетелью, но искуситель, видно, совратил его. Прикажи сейчас же лишить его сана и изгнать из-под крова, который он оскорбил своею дерзостью.

— Нет, дорогой брат, — ответил католикос. — Этот монах не сказал ничего нескромного. Он повторил правдивые слова Евангелия. Он напомнил мне о моем долге, доведя до меня завет божественного и бесстрашного пастыря… Предводителей грешного Израиля бог звал на путь истины устами пророков. Может быть, он пожелал воскресить пророка и среди нас. Не будем осуждать человека, который имел смелость огласить истину.

Инок Мовсес продолжал стоять молча и недвижимо перед аналоем. Лицо его дышало миром и спокойствием. Все духовенство, поднявшись на ноги, смотрело на него, но молодого монаха это не смущало. Он знал, зачем он прочел Евангелие Иоанна, и был уверен, что выполнил свой долг. А что ожидало его в дальнейшем, ему было безразлично.

Но игумена не успокоили слова католикоса (он боялся, что католикос припишет этот случай его коварству), и он громко спросил монаха: