За землю Русскую

На пути к княжему двору задержался Ивашко на Великом мосту. У вымола играют красками ладьи готских гостей. У одних ладей нос и корма как лебединые шеи, у других как чудища невиданные. Словно баюкая, покачивает их легкой волной старый Волхов.

— Давно ли, молодец, вернулся к Новгороду? — неожиданно прозвучал сзади Ивашки насмешливый голос. — Соколом вроде взлетел, не пора ли вороной сесть?

Якунко! Встряхнул Якунко за плечами куль с рогожами, ощерил рот, ухмыляется в лицо Ивашке.

— Проходи! — коротко бросил Ивашко. — Где сяду, тебя не спрошу.

— Так ли? Как бы не достала болярская рука.

У Ивашки сжались кулаки. Якунко кожу готов содрать с холопа, лишь бы угодить боярину. И за свои, и за чужие обиды летел бы сейчас хвост боярский с моста в Волхов, да не пристало княжему дружиннику шум поднимать; и без того собрался около круг зевак.

В тот день до вечера не выходил Ивашко из дружиничьей избы; не легко было ему забыть встречу с Якуном. Напомнил холоп о длинных боярских руках, может, и вправду так. Не обережет от боярина кафтан дружиничий.

Опасливо взглянул Ивашко на воеводу Ратмира, когда тот спросил:

— Что не весел, паробче? Чем обижен?

— Обиды не знаю, — начал Ивашко и запнулся. Ратмир посмотрел на него; голос воеводы прозвучал строго и требовательно.

— Пристало ли, паробче, княжему дружиннику скрывать свои думы? Скажешь, — может, помогу, совет дам.

Рассказал Ивашко воеводе о своей встрече на Великом мосту.

— Достанет меня рука болярская, не миновать тогда цепей железных и Волхова, — закончил он.

— Не пустой ли твой страх, Ивашко? — рассмеялся Ратмир. — Брось кручину! Твоя честь — честь дружины, а обида дружиннику — князю обида. Дружиничий кафтан, Ивашко, легок, но дороже он болярской шубы. Не упадешь сам, никто не столкнет тебя. Знает болярин Стефан уставы и обычаи дружиничьи, не поднимет руку, и ты забудь обиды. Покаркает ворон на своем суку и умолкнет.

В воскресенье, после обеден, Александр Ярославич принимал иноземных гостей и судил суд на дворе у святой Софии. Он сидел на покрытом красным сукном высоком княжем месте; ниже его место посадничье и владычных бояр. Позади князя воевода Ратмир, боярин Федор Данилович и ближние дружинники. На Александре шитая золотом корч [25] с золотою пряжкой на плече, под корчью алый кафтан с золотою тесьмой и золотой пояс. Весеннее солнце ослепительно играет на броне и шеломах дружины, на золотых поясах новгородских торговых гостей.

Гости из Висби, которые осенью и зимой вели торг в Новгороде, собираясь плыть в свою землю, сегодня прощались с князем. Один из них — высокий, статный, в широком, черном, опускающемся до земли плаще, обращаясь к Александру, долго говорил о выгодах, какие имели гости в Новгороде; говорил о благополучии торга, о справедливом торговом суде тысяцкого.

— Ни притеснений, ни обид не знали мы на вашей земле, король Александр, — говорил он. — Честно и на веру торговали с нами новгородские гости на меха и на серебро весовое и чеканное, на куны и ногаты; пошлины брали в меру. Если останется милость к нам Великого Новгорода и твоя, король Александр, осенью снова придем мы в Новгород ладьями из Висби. В том, чтобы не стало утеснений нашему торгу, просим дать твою грамоту.

— Новгород Великий даст грамоту, — выслушав иноземца, сказал Александр. — Как твое имя, гость?

— Генрих Христиансен, Генрих из Висби, так зовут меня на Готском дворе и на торгу.

— С каким товаром придешь осенью к Великому Новгороду, почтенный гость? — спросил Александр.

Гость замялся, как будто что-то мешало ему сказать о товарах, какими собирается он торговать в Новгороде. Отвечая, ниже склонился перед князем.

— Привезем вино фряжское, сукна ипские и лангемаркские, украшения из стекла и все, что производится в нашей земле и в земле франков и германцев.

— Мы ценим ваши товары, гость. Так ли судит Господин Великий Новгород? — Александр обратился к посаднику и боярам.

— Великий Новгород принимает иноземных гостей с малыми пошлинами, — сказал первый владычный боярин Якун Лизута.

— Так и я молвлю, — продолжал Александр. — Великий Новгород принимает гостей из Висби и других городов иноземных; воля им на торгу новгородском продавать свои товары нашим ли гостям или гостям из Византии и из-за Хвалынского моря [26]. От нас везут к себе, в Висби, Любек и иные города, готские гости — лен, воск, меха… И ведомо тебе, почтенный Генрих из Висби, что наши товары ценнее тех, какие сулите вы привезти в Новгород. Не слышу я о товарах, какие потребны нам больше, чем вино фряжское и сукна. Нет в ваших ладьях изделий железных и медных. Новгород Великий желал бы иметь их.

— О, король Александр! — воскликнул Генрих из Висби. — Не требуй от нас того, чего привезти мы не сможем.

— Трудно везти изделия, Новгород примет железо, медь, олово и другие металлы в слитках и крицах.

— Не можем, король Александр. Ведомо Новгороду и тебе, что законы наши запрещают везти на Русь металлы и изделия из них.

— Ваши законы нам ведомы, но хорошо ли, что ваши ладьи идут к нам с тем, в чем мы меньше нуждаемся? Будут на ладьях металлы и изделия из них, торгуйте ими за хорошую цену. Ни Готский двор, ни вы, гости, не слушаете нашего голоса.

— Не по нашей вине, король Александр, — с поклоном ответил Генрих из Висби. — Торговали бы мы и железом, и медью, и изделиями, но христианнейшие короли шведов, датчан и франков, властители земель германских и братья Ордена рыцарей-меченосцев чинят препятствия торгу. За кусок металла, обнаруженный в ладье, у гостя берут все товары и имущество, а самого подвергают смерти. Интердикт святейшего римского отца отлучает непокорного гостя от церкви, осуждает его на вечные муки. Мы рады торговать и железом, и изделиями, но законы наши и католическая церковь связывают эти желания. Не суди нас, король Александр! Милость божия и удача — привезем осенью и меди, и железа; привезем столько, сколько можем укрыть в ладьях.

— Будет так — торговать тебе, гость, и товарищам твоим в Новгороде беспошлинно, в том наше слово; а за сукно и за вино фряжское меньше дадим льна и воску на ваши ладьи…

Молча, провожаемые сотнями глаз, удалились иноземные гости со двора святой Софии. Когда шум, вызванный уходом гостей, затих, вперед выступил пристав княжего суда и выкликнул:

— Челобитчик Фома-котельник! Выйди и сказывай свою челобитную!

От толпы отделился заросший бородой тяжелый мужик в длинной холщовой рубахе, подпоясанной плетеным поясом. Рукава рубахи засучены по локоть. Следом за котельником вышел верзила саженного роста, с длинными спутанными волосами, которых словно никогда не касался гребень. Остановясь рядом с Фомой, он уставил взгляд куда-то вперед, мимо княжего места, и ухмыльнулся, показав темную прогаль на месте трех передних зубов. «Васька Сухой», — прошелестел над толпой шепот.

— Жалоблюсь, княже, на Ваську, — заговорил Фома, показав на своего соседа. — В позапрошлое воскресенье бились мы с ним на Буян-лугу, полюбовно бились. Я хоть не верзила стоеросовая, как он, а кулак держу крепко. В бою выкрошил я ненароком Ваське три зуба передних, а вчера, на торгу, напал он на меня… По голове бил и словом худым обозвал. За голову ему прощаю, а за худое слово прошу заступы, княже!

— Кто твой послух [27], Фома? — не дожидаясь, что скажет Александр, спросил боярин Лизута.

— Игнат-гвоздочник, — Фома показал на Игната, стоявшего в толпе. — Видел он бой и то, что вчера было.

— Говори свой послух, Игнат! — предложил Лизута.

— Все так и было, как сказал Фома, — подтвердил гвоздочник. — Охальник Васька. Сказывали мы перед боем Фоме, не связывался бы со стоеросиной…

— Васька добрый звонец на звоннице у святой Софии, — вымолвил Лизута. — Есть ли, молодец, на твоей стороне послух? — спросил он Сухого.