Андрей Ярославич

— Не надо! Я не хочу, чтобы он обо мне помнил. Я сам по себе лучше буду, с другими братьями дружбу поведу. С ним дружить трудно…

— Пусть он о тебе помнит! Тебя обидит — все равно что мне самому обиду нанесет!

— Что ты все про обиды! Будто я малый или слабосильный! — Андрей раздосадовался.

— Ну, прости меня, княжич! Смиренного милостника своего Феодора прости… А, вот и улыбнулось Красное Солнышко!.. Давай-ка я тебе расскажу, как, по моим мыслям, должно быть дальше все… Вот послушай!.. Ныне не миновать Александру битвы. Уж не знаю, хорош ли выйдет поединок, но драка выйдет! И кое-что новое узрят любезные рыцари в этой драке. А после… — отец снова засмеялся, — после твой братец непременно занесется, нос кверху, и тогда новгородцы с ним поступят привычным своим обычаем!..

Союзники Тевтонского ордена шведы во главе с полководцем ярлом Биргером двинулись вперед. Александр встретил их в устье Невы. Кроме дружины и малолюдного новгородского ополчения, явились в битву два монгольских конных полка и отряд монгольских пехотинцев, особо взятых, приглашенных Александром через отца. Шведская феодальная дружина была разбита, отступила перед этой, еще в зачатке, регулярной армией. Александр в горячке битвы гнал ярла Биргера до самого корабля. У самой воды оба спешились и бились на мечах. И Александр ударил своего противника в лицо. Теперь до конца своей жизни должен был носить Александрову мету — шрам — полководец-правитель свейских земель…

И, услышав обо всем этом, Андрей позабыл о своей нелюбви к брату и загордился искренне его воинскими подвигами…

Но далее все обернулось именно так, как предсказывал Ярослав. Победа опьянила Александра, и он повел себя в Новгороде настоящим князем, вмешался в дела правления, что вовсе не предусмотрено было «рядом»— договором. Но не стояла еще за Александром сила, могущая смирить новгородцев. В очередной раз был он изгнан из вольного города и отправился с женой и маленьким сыном Василием в Переяславль-Залесский. Дружина следовала за князем. Оставив жену и сына в Переяславле, Александр приехал к отцу в стольный Владимир.

Андрей повидался с братом. На этот раз в Александре не было ничего таинственного и пугающего. Ой показался мальчику совсем возрастным и о здоровье спросил своего Чику, как спрашивают возрастные детей, Не то чтобы с равнодушием, а желая поскорее избавиться от докучной беседы с малыми. Андрей тоже попытался держаться как взрослый, но сознавал, что это неестественно, ведь на самом деле он был еще ребенком. И, не зная, как держаться с Александром, Андрей держался робко и скованно как-то. Спрашивать брата о его семье, о жене и сыне, Андрею было неловко; показалось, что из детских еще уст вопросы подобные прозвучат неестественно и потому смешно.

Мать Александра, Феодосия, увела сына в свои покои, долго говорила, расспрашивала, должно быть, о жизни с молодой женой, о первенце Василии, своем первом внуке.

Но Александр не для бесед с матерью приехал. Более беседовал он с отцом, затворившись в отцовском спальном покое. Андрей даже чувствовал легкие уколы ревности. Занятый этими беседами со старшим сыном, отец вот уже несколько дней не призывал младшего, только заглядывал после ужина в жилье своего любимца, гладил по голове, спрашивал Анку и Льва о здоровье и занятиях мальчика и поспешно уходил. Приносили по приказанию отца сладкие заедки, но это даже чуть раздражало: отец будто откупается от него, будто Андрей малый вовсе. Андрей, обиженный, старался не думать об этих беседах отца с братом. Вечера проводил, сидя за столом небольшим в спальном своем покойчике; перелистывал плотные пергаментные листы, зачитывался, подперев щеку ладошкой. Смутно оживал в его сознании облик златоволосой Ефросинии, мальчик пытался припомнить ее тонкий, свежий и простой голос, такой успокаивающий…

После утренней еды в тот день Анка вошла в спальню, и следом несли двое слуг деревянную небольшую укладку. Затем вошел Лев. Анка и слуги удалились. Лев попросил Андрея остаться.

— Снег хорош ли? — спрашивал мальчик. — Поедем?

Была уговорка с братом Танасом прокатиться в санках. Лев и пестун Танаса Венко должны были сопровождать своих питомцев.

— Может, и поедешь куда… — начал было Лев уклончиво, но тотчас замолчал.

Крепкими, чуть корявыми пальцами стал снимать с мальчика домашнюю одежду. Андрей заволновался.

— Куда поеду? Что сделалось?

Последнее время жизнь его была защищенной, но из души не ушли воспоминания дальнего детства — как несли его, убегая от опасности, как прятали… Воскрес давний детский смутный страх потери близких…

— Ты поедешь со мной? И Анка? — Мальчик схватил пестуна за рукав.

— Ну, испугал я тебя! — Лев явно на себя досадовал. — Ежели ты поедешь, тогда и мы с тобой. Это князь прикажет. Нам-то не положено много знать и говорить. Сейчас одену тебя — пойдешь к отцу, в приемную палату…

В приемной палате, где стены были расписаны солнцами, Андрею почти что и не доводилось бывать. Там князь принимал торжественно послов, знатных гостей; челядь, коней и повозки их устраивали на особом дворе, потому Андрею и братьям его, сверстникам, даже не удавалось поглядеть на приезжих…

— Кто приехал? — Голос мальчика прозвучал глуховато сквозь рубаху из крашенины лазоревой, которую как раз пестун надевал на него через голову поверх белой сорочки.

Лев будто не расслышал. Наверное, сделал вид, будто не расслышал. Андрей не стал повторять свой вопрос, но вдруг подумал, что все это должно быть связано с приездом Александра. Может, отец снова поедет в Киев и возьмет с собой Андрея? Может, из Киева приехали?..

А хорошо, если бы приехали татары! Уж разок приезжали, но Андрей так и не поглядел. А как бы любопытно… Вдруг отец поедет к татарам? Здесь, в стольном Владимире, оставит Александра, а Андрея возьмет с собой, чтобы Андрей не оставался с Александром и княгиней Феодосией…

Вокруг худеньких мальчишеских запястий Лев обернул вышитые жемчугом зарукавья, застегнул жемчужные пуговки. Через голову надел мальчику воротник-ожерелье. Андрей наклонил голову — на сплошной плотной вышивке ожерелья вспыхивали огоньками яркими красные драгоценные камешки. Лев подергал, крепко ли держится гашник на суконных портах. Мальчик представил себе, как шнурок лопается в приемной палате… Засмеялся… Пестун легко понял его мысли и тоже улыбнулся… Опоясал Андрея нешироким темнокрасным поясом. Андрей сел на постель, спустив ноги в чулках. Пестун надел ему цветные сапоги, расшитые кожаными лоскутами, сапоги были коричневые, а лоскуты — зеленые и синие. Андрей встал и притопнул правой ногой, после — левой. Лев надел на него недлинную, чуть ниже коленок, свиту с петлицами, подбитую собольим мехом, подпоясал широким поясом заморской гладкой ткани.

— Когда мне ухо проколют? — спросил мальчик, ощущая себя важным и торжественным. — Я испытание выдержал! У всех дружинников серьга в ухе, и у отца, и у Александра!..

— Хорош и без серьги! — Но Лев явно был доволен видом своего Андрейки. — Вот выйдешь первый раз из битвы, тогда и ухо тебе проколют, и серьгу навесят золотую с камешком…

— Я серебряную хочу, с голубым камешком, так покрасивее. И будто высоты от серебра поболе. А золото, оно низкое…

Лев поглядел на мальчика. И всегда Андрей скажет необычное, вроде и о простом речь, а необычное скажет!.. С этим мальчиком нельзя было говорить снисходительно, как с прочими малолетками.

— Если золото у тебя низкое, чего же коня Златом назвал? — Пестуну был любопытен ответ мальчика.

Андрей посмотрел на него ясными глазами — солнечная голубизна.

— Злат — это потому, что он как солнце золотистый. Это золото живое, солнечное, а не то, из которого серьги да колечки делают!..

Хорошо было видеть теплый взгляд пестуна…

Лев отступил, оглядел мальчика и снова проговорил:

— Хорош! — Отворил дверь и крикнул в сени: — Сбирайтесь!

О, стало быть, он пойдет в приемную палату выходом торжественным, с прислужниками впереди и позади!..