Империя

Хэй доложил об этом президенту, но, как выяснилось, Сент-Луис вдохнул в Маккинли миссионерский пыл. Проведя десять дней на Западе, Маккинли вернулся в Вашингтон, убежденный в том, что воля американского народа и, возможно, Господа Бога состоит в аннексии Соединенными Штатами всего Филиппинского архипелага. В таком духе он дал указания членам делегации, а также предложил Испании двадцать миллионов долларов, на что испанцы ответили согласием. Тем временем нечто, именуемое Антиимпериалистической лигой, стало извергать огонь; то была странная смесь — от последнего президента-демократа Гровера Кливленда [64] и до миллионера-республиканца Эндрю Карнеги [65], от родного брата Генри и Брукса Адамсов — Чарльза Фрэнсиса, бывшего президента железнодорожной компании «Юнион пасифик», и до Марка Твена.

— Хотел бы я, Кэбот, быть столь же уверенным, как и вы… — сказал Адамс.

— Во всем? — весело и, на взгляд Хэя, несколько покровительственно бросил Лодж. Хэй замечал этот тон и раньше: так бывает, когда ученик превзошел или думает, что превзошел, своего учителя.

— Нет. Я никогда не завидовал сенаторской убежденности, — сухо парировал Адамс. — Это не для меня. Я всегда полон сомнений.

— Ну, конечно, вы были убеждены, что Испанию следует прогнать с Кубы, — начал Лодж, но маленькая бледная рука Адамса, похожая на лапку пуделя, стремительно взмыла вверх.

— То было другое. Единственный значительный вклад, которым моя семья одарила Соединенные Штаты, заключался в изобретении доктрины, ставшей известной под именем президента Монро [66]. Западное полушарие должно быть избавлено от европейского вмешательства, и движение за свободу Кубы явилось последним актом, довершившим воплощение доктрины моего деда. Теперь, в широком смысле, Испания ушла из нашего полушария, то же и Франция и, в общем и целом, Британия. Карибы теперь наши. Захватить после этого обширные владения на Тихом океане — потенциально опасно и принесет не выгоды, а хлопоты. Я плавал по Южным морям…

— Темное золото, — пробормотал Хэй слова, которыми его друг некогда описал очаровательных полинезиек.

Адамс притворился, что не слышит.

— Теперь вы хотите, чтобы мы правили враждебным населением, состоящим из никчемных малайцев, к тому же еще и католиков. Мне казалось, что с вас хватает их в Бостоне и незачем добавлять к их числу еще десяток миллионов.

Лоджа это только развеселило.

— Ну, в отличие от тех, кто живет в Бостоне, мы не дадим нашим никчемным малайцам право голоса, во всяком случае — на выборах в Массачусетсе. И не столь уж они враждебны; по крайней мере те из них, кто чего-то стоит, то есть собственники, хотят, чтобы мы остались.

— Это ручные зверушки, они и испанцев любили. А остальные пошли за этим юношей, Агинальдо [67]; они требуют независимости. — Адамс теребил свою бороду — белоснежную версию черной бороды Лоджа, борода Хэя с первыми проблесками седины являла собой своеобразный компромисс. Хэю казалось странным, что относительно молодой политический деятель старается подражать старым, в то время как современная политика предъявляла спрос на гладковыбритых мужчин, вроде Маккинли и Ханны, или усатых, вроде Рузвельта. Но какой смысл заключен в бороде? — подумал он. Ранние римские императоры, как и первые президенты, были гладко выбриты; затем начался упадок, и появились бороды; с приходом христианства появляется гладковыбритый Константин. Станет ли Маккинли религиозным лидером, а не только создателем империи?

Хэй сообщил последние новости об Эмилио Агинальдо, чьи войска сражались на стороне адмирала Дьюи, полагая, что с уходом испанцев должна возникнуть независимая Филиппинская, или Вышаянская республика. Но перемена настроения Маккинли положила конец этим мечтаниям. Войска Агинальдо, в основном из тагальского племени, заняли испанские форты. Агинальдо занял также Илойло, столицу провинции Панай. Пока ни одна из сторон не торопилась начинать военные действия.

— Но это не может длиться вечно, — заключил Хэй обзор горизонтов архипелага, каким он виделся из государственного департамента. Хэй знал, что в других частях свадебного торта архитектора Мюлле, в военном ведомстве, проигрываются варианты, о которых его не ставили в известность, да он о них и не хотел ничего знать.

— Я не сомневаюсь, что какой-нибудь инцидент даст нам необходимые две трети голосов. — Лодж сидел в кресле напротив Генри Адамса в той же самой задумчивой позе, что и его бывший профессор, а также и редактор. Когда Лодж окончил Гарвард, Адамс пригласил своего бывшего студента на должность заместителя редактора «Норт америкэн ревью», дав ему единственную инструкцию: редактируя историков, вычеркивайте все лишние слова, особенно прилагательные. Хэй всегда завидовал сдержанности Адамса в том, что касалось стиля. Адамс писал, как римлянин, составляющий рапорт о военных действиях. Проза самого Хэя была безжизненна, пока не подвертывалась удачная шутка.

— У нас, то есть у вас, были две трети ровно две недели тому назад, — хмуро сказал Адамс. — А затем все распалось на части. Как бы я желал, чтобы Дон Камерон по-прежнему был в сенате…

— А Дона — на другом конце площади, — закончил за него Хэй. Без Лиззи Камерон Адамс был не в своей тарелке. Но Камероны проводили зиму в Париже, и Адамс, как никогда раздражительный, не находил себе места.

На этот раз Лодж не пытался оправдаться или, что было для него более характерно, винить кого-либо в том, что лишился поддержки в сенате, где республиканцы не только располагали большинством, но и сам он был главной силой в комитете по иностранным делам.

— Я никогда еще не видел, чтобы на нас оказывалось такое давление и чтобы сенаторы выдвигали столько сумасбродных причин отвергать очевидное. Но теперь мы заручились поддержкой Брайана. Или, как он себя называет, полковника Брайана…

— Так называют себя все, кто может, — сказал Хэй, сам служивший майором в Гражданскую войну, но не участвовавший в боевых действиях, так как был секретарем Линкольна. Когда война кончилась без его участия, его произвели в подполковники, и теперь на вечные времена он превратился в полковника Хэя, так же как президент навсегда останется майором Маккинли. Но президент действительно воевал под руководством своего ментора, политического генерала из Огайо Резерфорда Б. Хейса, ментором которого, в свою очередь, был другой политический генерал — Джеймс Гарфилд, близкий друг Хэя. Когда златокудрого генерала Гарфилда избрали президентом, он предложил полковнику Хэю должность своего личного секретаря, но Хэй ответил вежливым отказом. Не мог он в зрелые годы снова стать тем, кем был в юности. Теперь, ясное дело, все политические генералы от Гранта до Гарфилда умерли, полковники пылятся на полке, а в силу вошли майоры. После них больше не будет политиков с воинскими званиями. И все же каждая из войн, какие вела Америка, давала по меньшей мере одного президента. Кого же, подумал Хэй, вознесет наверх — о, эта его глупая фраза! — прелестная маленькая война? Адамс симпатизировал генералу Майлсу, шурину своей любимой Лиззи Камерон. Лодж уже объявил, что победа адмирала Дьюи в Маниле равнозначна победе Нельсона при Абукире. Но Лодж, конечно, поддержит Маккинли, и его переизберут на второй срок: значит, в обозримом будущем не предвидится другого президента — героя прелестной маленькой войны.

Хэй поймал себя на том, что грезит наяву, а не слушает. В юности он умел заниматься тем и другим одновременно. О чем говорит Лодж?

— Он держит свой двор в Мраморном зале сената. Они входят по одному и получают инструкции. Он как папа римский. — О Брайане. Полковник Брайан объявился в городе и пытается убедить сенаторов-демократов из патриотических соображений поддержать договор; когда договор будет ратифицирован, они примут отдельную резолюцию о том, что в должное время Филиппинам будет предоставлена независимость. Хэй не мог отказать Брайану в сообразительности. Если империализм действительно так популярен, как это открылось Маккинли в Сент-Луисе, то Брайан вступил в следующую президентскую схватку как человек, присоединившийся к армии, а затем поддержавший договор и временную аннексию; если же по какой-нибудь причине империализм не станет популярным, все будут помнить, что он стоял за независимость Филиппин, тогда как Майор твердо настаивал на их аннексии. — Он еще и тем похож на папу римского, что джентльменом его не назовешь, — не удержался Лодж от двойного выпада. Хэй, который, по стандартам Лоджа, вовсе не родился джентльменом, им стал; настолько, что, в отличие от Лоджа, не видел нужды этим опасным словом пользоваться. Политики, какими бы патрициями они ни были по рождению, принадлежали к вульгарному, недоразвитому племени. — Разумеется, мы должны быть ему благодарны, этому дикарю. Потому что, если договор будет ратифицирован…