Россини

— Тебе нужен шедевр серьезный или комедийный? — смеясь, спрашивает Россини. — У меня мысль: почему бы тебе не поставить здесь моего «Цирюльника»?

— Ах нет, дорогой, мне нужна новая опера! Но об опере-буффа я и слышать не хочу. Это же все-таки Сан-Карло! Нужна опера-сериа, трагическая, такая, чтобы в зале рыдали, мне нужно, чтобы наша дорогая Кольбран…

— Наша? — как бы невзначай уточняет Россини.

— …смогла потрясти всех. Так что давай принимайся за дело, знаменитый маэстро Россини. Пиши трагический шедевр.

— А сюжет?

— Есть тут у меня один…

— У тебя? О боже!

— А что? Разве я мало дал тебе хороших советов? На этот раз я предлагаю тебе поэта не из тех изголодавшихся неудачников, что пишут стихи только для того, чтобы избавиться от аппетита. Речь идет о поэте высокого ранга, он важная птица — маркиз.

— Ты считаешь, что маркизы находятся в особо привилегированном положении, когда нужно сочинять хорошие стихи?

— Конечно. Маркиз — это тебе не кто попало. К тому же речь идет о маркизе Берио ди Сальса.

— А, я знаком с ним. Он часто приглашает меня на свои светские приемы. Когда там поет синьора Кольбран, я всегда аккомпанирую ей на чембало.

— Молодец, я знаю, что вы с Изабеллой часто бываете у него. Так вот маркиз Берио умирает от желания написать для тебя либретто. Поверь мне, это редчайший случай, и было бы глупо упускать его. Больше того, надо ковать железо, пока оно горячо, пойдем сейчас же к нему.

Маркиз ждал их в своем огромном дворце. В его кабинете все было завалено книгами — шкафы, столы, кресла, подоконники. Маэстро был литератором-дилетантом — дилетантом-маньяком.

— Присаживайтесь! — приветливо улыбаясь, предложил он гостям.

Россини огляделся вокруг и развел руками, как бы говоря: «Я бы охотно присел, но куда?»

— Прямо на книги, не стесняйтесь.

Барбайя сложил стопкой несколько книг, Россини последовал его примеру, и они уселись. У маркиза литератора-дилетанта поэма была уже готова. Он достал из какого-то ящика увесистую пачку бумаги.

— Сейчас я вам прочту либретто.

Россини бросил тревожный взгляд на импресарио, потом заметил, обращаясь к маркизу:

— Мне кажется, либретто довольно объемистое.

— О, нет! — ответил маркиз. — Это же только первый акт.

— Боже милостивый! — воскликнул Россини. — А остальные?

— Не беспокойтесь. Они здесь. — И маркиз извлек из ящика еще две такие же толстые пачки.

Россини схватился за сердце, словно ему стало плохо. Потом рискнул спросить:

— А как называется либретто?

— «Отелло, или Венецианский мавр».

— Поздравляю! — вырвалось у маэстро, и глаза его полезли на лоб.

— Благодарю! — ответил маркиз, будучи хорошо воспитанным человеком, и объяснил: — Поскольку вам нужна трагедия, я решил взять одну из самых великих — у Шекспира.

И он принялся читать либретто, поначалу неуверенно, но потом увлеченно и с пылом, читал все лучше и лучше. Россини то и дело поглядывал на импресарио, но тот не отрывал глаз от маркиза, словно завороженный. Когда чтение было закончено, Барбайя вскочил:

— Необыкновенно! — воскликнул он.

Россини подошел к маркизу, пожал ему руку:

— Более чем необыкновенно, замечательно. Нет нужды менять ни одной строчки.

— О, вы чересчур любезны! — воскликнул польщенный маркиз.

— Нужно только немного изменить некоторые сцены, возможно, весь второй акт, нужно добавить кое-где арии, три или четыре дуэта, несколько терцетов, а также хоровые сцены, словом, помочь мне написать музыку, а певцам исполнить свои партии. Все остальное очень хорошо.

— Но это значит, что я должен переделать все либретто! — пугается маркиз.

В разговор вступает Барбайя.

— Нет, не все, но, конечно, чтобы получилась опера, мало иметь стихи, пусть даже такие превосходные, как ваши, мало иметь поэму, пусть даже такую великолепную, как ваша, нужно еще немного музыки и пения…

— …и действия, много действия! — добавляет Россини. — Потому что нужно, чтобы все время что-то происходило, чтобы персонажи двигались, действовали, что-то делали. Мне кажется, у Шекспира они тоже как-то действуют.

— О да, и еще как! — соглашается поэт-дилетант.

— И к тому же нужна — не будем забывать об этом — большая и красивейшая партия для Кольбран, — уточняет Барбайя.

— У синьоры Кольбран будет большая и красивейшая партия, об этом позабочусь я, — галантно заверяет маэстро.

— Прошу тебя, потому что иначе она не станет петь.

— Станет, станет, — уверяет Россини.

— Выходит, — спрашивает маркиз, — вы согласны сотрудничать со мной?

— Мы в восторге! — отвечает маэстро.

— И… и я действительно должен переписать все либретто?

— Вот этот ваш вопрос меня очень радует — значит, вы уже примирились с этим.

— Примириться еще не примирился, но если это необходимо…

— Абсолютно.

— Но это большая работа.

— Однако никак не больше поэмы, которую вы нам прочитали, маркиз.

— А вдруг у меня не получится так же хорошо, как то, что я прочитал вам?

— Не сомневайтесь, дорогой маркиз, у вас непременно все получится, уверяю вас!

— Вы подбадриваете меня! — вздыхает маркиз.

И он переделал либретто, а Россини обещал Барбайе написать музыку за три недели. Времени оставалось мало — в начале декабря уже должна была состояться премьера.

Театр Сан-Карло, уничтоженный пожаром в феврале этого года, заново отстраивался. Ставить оперу можно было только в театре Фондо, и неаполитанцы требовали, чтобы импресарио как бы в компенсацию за менее роскошный зрительный зал дал им грандиозный спектакль.

Но можно ли быть уверенным, что маэстро сдержит свое обещание и напишет оперу за три недели? Он так легко отвлекается от работы, и предлогов для этого у него всегда так много!

— Знаешь, что я сделаю? — говорит ему Барбайя. — Ты не обижайся, но я запру тебя в твоей квартире и буду держать там, пока не закончишь оперу. У тебя будет все, что ты пожелаешь, кроме одного — возможности покидать дом.

— Ну что ж, запирай, — ответил маэстро и так покорно, что импресарио даже был тронут.

И дней десять Барбайя был счастлив и спокоен. Когда же приблизился условленный срок, ему захотелось узнать, как продвигается работа. Он открыл дверь, ключ от которой был только у него, и вошел в апартаменты маэстро. Но маэстро там не было. Как же так? Где он? Перепуганный Барбайя стал выяснять, в чем дело, и узнал, что маэстро регулярно каждую ночь уходил из дома через черный ход и возвращался только под утро. Взбешенный импресарио на другой день набросился на маэстро.

Тот совершенно спокойно ответил:

— Чего ты сердишься? Послезавтра я вручу тебе партитуру «Отелло», всю целиком, даже на день раньше, чем обещал. Я написал ее за двадцать дней, а не за двадцать один.

— Но… но… — пролепетал Барбайя.

— Но в чем дело?

— Я узнал, что ты куда-то уходишь по ночам. Где ты бываешь и что делаешь?

— Вдохновляюсь.

— Опять женщины? Но где? Кто?

— Придет время, узнаешь, — загадочно и в то же время доверительно ответил Россини.

И два дня спустя, верный своему слову, он передал импресарио полную партитуру «Отелло». Барбайя был потрясен — когда же Россини писал ее?

— Признаться, сегодня мне страшно, — сказал Россини Кольбран перед началом спектакля 4 декабря 1816 года, когда в театре Фондо должно было состояться первое представление «Отелло». — С некоторых пор все мои новые оперы проваливаются.

— Сегодня вечером тебя ждет триумфальный успех, поверь мне. На меня ты можешь положиться.

— В тебе я нисколько не сомневаюсь, Изабелла, ты это знаешь. Но публика… Тут я не уверен…

Это был действительно триумфальный успех. Очень хорошо встретили первый акт, бурными аплодисментами — второй, восторженными овациями — третий. В третьем акте композитор сумел передать всю силу мрачной шекспировской трагедии и создал глубоко человечную, волнующую музыку.