Ганнибал, сын Гамилькара

– Я недостойный помощник Миркана Белого.

– Что с ним?

– Годы его немалые, а воздух здесь гиблый...

Ганнибал вспыхнул:

– Ври, да не завирайся, сосунок дикой собаки! Где ты нашел гиблый воздух?

Молодой жрец опешил, попятился к пологу.

– Стой, тебе говорят! – Ганнибал чуть не подпрыгнул. – Запомни, собачий сосунок: нет здесь гиблого воздуха, как нет гиблых мест! Умирает тот, кто умирает по своей глупости, по дурости, по наивности, наконец! Умный и смелый никогда не умрет, не сразившись с врагом. А где враг? С кем идет сражение? Скажи мне! Кого поразил римский меч? Кого уложил римский пращник? Кому проломили череп римской катапультой? Ага, молчишь? Не знаешь? И не можешь знать! Ибо нет врага поблизости, мы идем своей дорогой. Понял?

Жрец упал на колени. Слезы текли по его щекам. Хотел было сказать что-то, да не мог: в горле застрял ком.

Командующий брезгливо отвел глаза в сторону, он тяжело дышал и не знал, куда девать руки – то ли их за спину убрать, то ли на груди скрестить. Понемногу он задышал спокойнее. Спросил, не глядя на жреца;

– Где он?

– Недалеко. За холмом.

– Заболел, что ли?

– Третьего дня. Его лихорадило.

– С чего это?

– Внутренний жар, господин великий.

– А откуда жар?

– Победила желчь, господин великий. Вода отступила от сердца, и тут занялся внутренний жар.

– Да, – проговорил Ганнибал, – это похоже на правду. Веди меня к нему!

Жрец приподнялся и не разгибаясь пропустил вперед командующего.

– Сюда, по этой тропинке, господин великий, – сказал он.

Впереди и сзади Ганнибала уже шагала личная охрана – тяжеловооруженные гвардейцы. Тропинка была узкая, не топкая. Она вела к холму, поросшему кустарником, огибала его. При лунном свете она выглядела так, точно ее посыпали бледно-розовым мелко битым кирпичом.

– Здесь он, – проговорил жрец, склонившись в три погибели.

В двух шагах по левую руку блеснул теплый огонек, показалась островерхая палатка, чужеродная на фоне дикой поросли.

Резким движением Ганнибал откинул полог и вошел в палатку. Осмотрелся – где он?.. В глубине – окруженная неяркими светильниками широкая постель.

– Оставьте нас, – буркнул командующий.

– Это ты? – раздалось из постели.

– Миркан, ты решил болеть? – участливо спросил командующий, присаживаясь на краю постели, устланной шкурами телят. На лицо его падал оранжевый свет ближнего светильника, сладко коптившего деревянным маслом, и старик выглядел отлитым из бронзы.

Больной ладонью защитил глаза от света.

– Значит, ты? – произнес он.

– Я, Миркан… Что с тобой?

– Ничего особенного, господин великий… Просто всему есть конец…

– Как? – испугался Ганнибал. – О чем ты, Миркан?

– О себе, разумеется… Читал я в одной умной вавилонской книге, что человек может и должен жить дольше черепахи…

– Черепахи? – брезгливо спросил командующий. – Это которая ползает, когда надо бежать? На брюхе ползает…

– Да, – произнес старик, – дольше этой самой черепахи. Но вот беда: не может человек ползать. Он бьет нетерпеливо копытами, точно конь. Тебе нет еще и тридцати, а я прожил чуть ли не трижды тридцать… Это немало, господин великий…

Ганнибал мрачно уставился в леопардовую шкуру под ногами. И внимательно слушал Миркана Белого.

– Я пил снадобья, приготовленные на диком меду, сваренные вместе с диким орехом и желчью телки. Я пил это целительное снадобье в тот час, который предписывали египетские врачеватели глубокой древности. Я это делал, точно соблюдая все их предписания, все их советы. Ты вправе спросить: Миркан, почему ты так дорожишь своей жизнью?..

Старик замолчал. А Ганнибал ждал продолжения его речи.

– Спроси же, господин великий.

– Что спросить, Миркан?

– Почему я хочу жить…

– Ах да! – Ганнибал махнул рукой, словно бы упрекая себя за непонятливость. – Так вот, Миркан: почему ты дорожишь своей жизнью?

– Отвечу, господин великий… – Старик протянул костлявую пожелтевшую руку к кувшинчику. Выпил снадобье. – Дело простое… Не хотел оставаться во льдах. Надо было многое терпеть, чтобы не умереть. Я должен был жить, чтобы не унывали другие и прошли сквозь снега…

И снова замолчал… Дышал тяжело, прерывисто, будто в гору взбирался. Ганнибал взял его руку в свою – она была холодная. «Просто озяб», – решил командующий. Бережно положил ее под шкуру, укрыл ее, чтобы потеплела, ибо это был еще не смертный холод. Это была старческая зябкость…

– Послушай, Миркан…

Старик повернул к нему голову.

– Ты меня хорошо слышишь?

– Хорошо.

– Я знаю: ты все разумеешь. Ты очень мудрый. И у меня к тебе одна просьба. Одна-единственная…

В голосе командующего зазвучали нотки предельного волнения. Волновался человек, который никогда не волновался. То есть никто не замечал его волнения, чувства его оставались в глубине его души и редко прорывались наружу. Только гнев имел право покидать те таинственные глубины. И гнева своего, если гневался, никогда не скрывал: пусть узнают те, которым он предназначался.

Старик снова поднес к губам заветный кувшинчик.

– Миркан, сделай все, призови на помощь всех богов, чтобы выздороветь и показаться моим воинам. Многие из них уже погибли в этих болотах. Я говорю: они погибли по глупости, по своей вине. И с них по справедливости надо бы взыскать, но их нет в живых. А что возьмешь с мертвого? Ты должен жить, Миркан! Сделай для этого все! Ты меня слышишь?

И откуда-то, с опозданием, словно со дна колодца донеслось хрипловатое:

– Слышу…

– Мне, Миркан, очень нужна твоя жизнь сейчас. Как никогда. Дело идет – страшно сказать! – о жизни или смерти нашей. Нет, не о моей или твоей, но всего Карфагена. Этим могут рисковать они, в Карфагене, а я не могу. Мне слишком многое завещано отцом моим Гамилькаром…

– Знаю, знаю, господин великий…

– Так ты выполнишь мою просьбу? – Голос командующего дрогнул.

– Какую, господин великий?

– Не умирай.

– Как? – Старик попытался привстать, но рухнул на подушку – пуховую, в два раза больше обычной. И почти утонул в ней.

– Вот так! – Ганнибал становился нетерпеливым. – Я должен дать сражение. Может быть, на берегу Тразименского озера. Понимаешь? Это будет последнее большое сражение. Представь тебе, что остается до Рима. Мы спустимся по долине Тибра и вонзим кинжал в сердце мерзкой державы. Мы же совсем рядом! До Рима рукой подать! Нужно одно сражение. – Ганнибал воодушевился. – Пусть Фламиний ведет свои легионы к озеру. Я только этого и жду. Я сам выберу место для боя. Я покажу римлянам нечто, и им станет жарко. Так жарко, что нам останется только одно: шагать парадным маршем до Рима. По моим сведениям, Фламинию посланы подкрепления. Гней Сервилий Гемин хочет помочь ему? На здоровье! Пусть шлет сюда легионы. У нас достаточно рук, чтобы перемолоть и его легионы. Побольше бы сюда римлян! Не скоро отыщется место более подходящее для римских могил, чем это Тразименское озеро! Я это предвижу, и у меня чешутся руки. И ты должен быть свидетелем всего этого, ты своей жизнью должен воодушевлять моих воинов, а не удручать их своей бесполезной смертью в столь неподходящий час. Понял меня?

Ганнибал присмотрелся к старику. Что с ним? Миркан был мертв. Командующий обращал свою речь к покойнику.

– Не к месту! Не вовремя! – проговорил Ганнибал. И, немного подумав, хлопнул в ладоши. В палатку вбежал начальник телохранителей. – Подойди ко мне. – Ганнибал сделал паузу. – Есть у тебя четверо доверенных лиц?

– Есть, великий господин.

– Возьми долбленку, своих четырех друзей, выйди на середину болота, что недалеко от нас, и аккуратно погрузи тело…

– Тело? – испуганно вопросил начальник телохранителей, могучий чернобородый ливиец.

– Ушел от нас Миркан Белый, Миркан Великий, – торжественно объявил ливийцу Ганнибал. – А он так жаждал увидеть нашу близкую победу над Римом.

Ливиец подошел к постели.

– Не дышит, – сказал он. – А как живой.