Царь-девица

Но не успел еще Артамон Сергеевич распорядиться позвать подполковника, как прибежало несколько человек с криками, что стрельцы уже входят в кремлевские ворота.

У Матвеева опустились руки.

Между тем дворец наполнялся со всех сторон приехавшими людьми.

Прежде всего к царице Наталье явились царевны из терема, а потом все Нарышкины и многие бояре из города, которые, заслышав о бунте стрельцов и их приближении, и не без основания боясь всяких насилий, бросились в Кремль, во дворец, чтобы там найти себе убежище.

Скоро к этому перепуганному, теснившемуся собранию присоединился и престарелый патриарх Иоаким. Он вошел своей обычною спокойною поступью, но лицо его было особенно бледно и грустно.

— Тяжкие дни переживаем! — со вздохом произнес он, обращаясь к подошедшему Матвееву.

На Матвеева и взглянуть было страшно: он казался теперь столетним, расслабленным старцем.

— Страшные дни! — ответил он патриарху. — И боюсь я, что на меня ляжет ответственность за то, что происходит ныне. Я должен был это предвидеть, должен был понимать, что враги наши давно уж все подготовили… А я медлил, высматривал, не знал, на что решиться, три дня пропустил… Но мог ли я ждать всего этого — в мое время такие дела были невозможны… И все же я виноват — я приехал помочь царице, она на меня понадеялась, а я вот дряхл и бессилен, ослеп, ничего не разглядел. Виноват, пусть судит меня Бог… Мне остается теперь, если нужно, без трепета положить свою жизнь за царя и царицу. Но боюсь, что и этим я не помогу им…

Его седая голова бессильно упала на грудь, из глаз на морщинистые щеки закапали невольные слезы.

Несколько успокоившись, он оглядел всех присутствовавших, его взор остановился на царевне Софье.

«Вот первый враг наш! Вот чьих рук это дело!» — подумал он.

Софья что-то толковала царице Наталье. Она казалась встревоженной, испуганной. Но вот она начинает успокаивать царицу.

— Заранее нечего тревожиться, — говорила она, — Бог даст, все обойдется благополучно. Конечно, в последнее время стрельцы дают себе много воли, но кто ж виноват в этом? С самого начала не следовало им потакать, а как начали им потакать, так они и зазнались.

— Но что ж было делать, как не потакать? — мучительно произнесла Наталья Кирилловна. — Ведь уж всем видно, что мы в их власти: что хотят, то с нами и делают. Ох, чует сердце мое — не обойдется без крови. Боже мой, как быть нам?

Она заломила в отчаянии руки и заплакала, прижимая к себе сына.

— Успокойся, матушка, — тихим, мелодичным голосом сказала Софья (давно она не называла этим именем царицу Наталью), — успокойся, матушка — ведь мы еще не знаем, что им нужно. Вот сейчас все объяснится, может, ничего страшного и нету…

И говоря эти слова, царевна пристально и, по-видимому, ласково глядела на Наталью Кирилловну. А в то же время какое-то мучительное, но сладкое чувство сосало ей сердце. Она наслаждалась этим всеобщим смятением, этими слезами царицы.

«Плачь! — думалось ей. — Плачь, еще не так будешь плакать! Ты пришла к нам незваная, непрошенная. Ты, бедная воспитанница худородного Матвеева, восхотела быть выше нас, прирожденных царевен… Ты отняла у нас отца, теперь ты, со своим сынишкой, у нас все отнимаешь! Нет, видно, мало ты меня знаешь, я еще тебе не дамся! Горькие слезы будешь проливать ты…»

Она отошла от царицы ближе к выходным дверям и спрашивала: что ж стрельцы — близко ли? И чего требуют?

Но никто не мог ей ответить, так все были растеряны, так перепуганы.

В это время дверь во внутренние покои отворилась и вошел царевич Иван. Медленно, волоча за собою ноги, он подошел к царице Наталье.

— Что тут у вас такое? — спросил он. — Меня сюда позвали, что-то толковали, да я, признаться, не понял хорошенько. Война, что ли? Враги на нас идут? Какие это? Турки?

— Стрельцы опять бунтуют, братец, — ответил ему маленький Петр, — а чего хотят — не знаю. Выйдем-ка мы с тобою к ним, спросим их, нам они должны ответить, кому же и отвечать, как не нам? Вот и посмотрим, что нужно тут делать; право, пойдем, братец!..

Наталья Кирилловна схватила за руку сына.

— Что ты? Куда, Бог с тобою, дитятко! Ради Создателя, не отходи от меня.

— Эх! — вздохнул Петр, но не смел ослушаться матери, не смел выдернуть из ее руки свою руку. Он сел рядом с нею и задумался. Густые брови его сдвинулись, темные глаза горели.

Царевич Иван так же тихо, с трудом передвигаясь, подошел к сестрам.

В эту минуту из окон послышался быстро приближавшийся бой барабанов: все вздрогнули и стали еще теснее жаться друг к другу.

Только Матвеев да патриарх поспешили выйти из палаты на крыльцо, навстречу стрельцам.

Между тем на дворе уже раздавались отчаянные крики и вопли. Стрельцы обступили густыми толпами весь дворец, перебили нескольких людей боярских, не успевших вовремя скрыться.

В толпах стрельцов развевались знамена; на самый двор вкатили пушку. Дикий крик раздался по рядам стрелецким: «Кто задушил царевича Ивана? Подавай Нарышкиных! Подавай изменников и душегубцев!»

— А, вот они чем их подняли! — прошептал Матвеев, расслышав эти крики.

Он вернулся к царице.

— Мятежников обманули, — сказал он, — они думают, что кто-то задушил царевича Ивана. Нужно показать его км — только в этом теперь и спасенье! Пойдемте все на крыльцо, и ты иди, государыня царица, не бойся, теперь не время трусить. Ничего они не посмеют сделать!

Многим трудно было решиться выйти к стрельцам, но все поняли, что это необходимо, все поняли, что, в крайнем случае, нужно будет защищать царское семейство.

Тесня друг друг друга, бояре двинулись к выходу.

Царица Наталья взяла за руки сына и пасынка, и тихо читая молитву, бледная, как полотно, но твердыми шагами вступила на Красное крыльцо и остановилась у самой решетки.

В первое мгновение ее оглушил страшный крик стрельцов, которые, как бесноватые, обступили крыльцо со всех сторон и лезли вверх…

По вот они увидели обоих сыновей царя Алексея, и вся площадь мгновенно стихла.

— Что ж это? Значит, нас обманули? Значит, это правду говорили сегодня утром, что царевич жив — вот он!.. Вот!

Многие начали снимать шапки.

Однако приверженцы Софьи и Милославских не дремали. Князь Хованский неизвестно откуда появился внизу на площади, пробрался между стрельцами, которые давали ему дорогу, и шепнул что-то на ухо полковнику Циклеру.

— Да полно, царевич ли это? — вдруг крикнул Циклер.

— Да! Не обман ли уж? — повторило несколько голосов. Это нас морочат — другого одели в платье царевича…

— Ан, нет же, он!.. Он! Не в первый раз мы его видим! — ответили другие.

— Да что тут! Полезай вверх, чтоб без обмана было!..

Они подставили лестницу, и десятка два стрельцов стали взбираться на Красное крыльцо, поддерживаемые товарищами. Вот верхние добрались до решетки.

Царица Наталья невольно попятилась и заслонила рукою Петра. Но царь высвободился из-под руки матери, стал на свое прежнее место и смело, горделиво поглядывал на стрельцов.

Царевич Иван тоже не выказал ни малейшего страха. Он глядел вокруг себя, как и всегда, совершенно безучастно; ничего нельзя было прочесть на бледном, одутловатом лице его.

Между тем стрельцы внимательно его разглядывали.

— Он!.. Он! — кричали они. — Его лик! Да полно уж, не бесовское наваждение?

И они перекрестились. Нет, царевич Иван перед ними — не пропадает, не рассыпается прахом!

— Ты ли это, царевич Иван Алексеевич? — спрашивают его стрельцы, ощупывая его платье.

— Я!.. А то кто же?

— Так, стало, жив ты?

— А то и помер, что ли? Видите, жив.

— Кто же это тебя изводит? Кто враги твои? Кто бояре изменники?

Никто не предвидел возможности подобных вопросов. Никто не предупредил царевича. Теперь страх немалый взял бояр. А вдруг он ответит что-нибудь неладное! Все затаили дыхания.

Царевич слабо и странно усмехнулся.