С Антарктидой — только на Вы

— Ну-у, — жмется.

— Вот что имей в виду: правое кресло — это не должность, это школа. Не получается на этой машине, давай, иди на ту, где можешь летать сам. Хоть на курице летай, но сам! А не можешь сам — не жалуйся на командира!

Кстати, у нас в чести были хорошие вторые пилоты. Ну, не дал Бог человеку командирских задатков...

Для подготовки летчиков, способных работать в высоких широтах, нужна особая школа. И мы создали такую школу. Конечно, обиды случались. Но все ведь были равны перед этой школой. Поэтому гордыню смиряли. И потом в основе этой школы хорошие принципы лежали: ты должен овладеть летным мастерством в совершенстве и получишь все блага по справедливости. А сама Полярная авиация, то есть дело, только выигрывала — у большинства наших людей имелись допуски ко всем работам.

Возьмите нашумевший полет в Антарктиду АН-12 и Ил-18. Поляков сидит на левом кресле, а Ступишин — на правом. Осипов и Рогов — так же на другой машине. Но ведь все они — прекрасные командиры, обладавшие полной взаимозаменяемостью. О выгодах такой подготовки стоит ли говорить?

А эту же школу проходили и штурманы, и бортмеханики, и радисты. И выковывались экипажи... Я сторонник слетанного экипажа. Мы старались сохранить их, не тасовать. Это же очень важно, когда люди не с полуслова, а с полмысли понимают друг друга в кабине. Я думаю, и сейчас эти истины, оправдавшие себя не раз в труднейших ситуациях, не должны быть забыты. Арктика — та же, морозы, пурга, туманы — те же.

Людей на командные должности выдвигала сама работа, жизнь. Комэском, например, был Михаил Алексеевич Титлов. Так ведь шляпу снять перед ним не считал зазорным ни один летчик. И когда он просил что-то сделать, это становилось делом чести.

И никого такой подход не удивлял. Ваш покорный слуга тоже никогда не употреблял слово «приказываю». Только «прошу». Авторитет в Арктике зарабатывался тяжелым летным трудом, но и крепче его не было.

Выбираю свой путь

Итак, я — командир корабля, но... Но в Полярной авиации это еще ничего не значило. Здесь существовал закон, по которому полноценным командиром ты можешь считать себя только тогда, когда получишь допуски ко всем видам работ, которые велись в высоких широтах. Технология их получения была та же, что и во всей гражданской авиации страны, но со своими особенностями. В «Полярке» был свой учебно-тренировочный отряд — УТО 24, где каждый из нас проходил теоретическую подготовку в течение трех месяцев, после чего начинался ввод в строй уже в процессе самих полетов с инструкторским и командно-летным составом. Освоив ту или иную программу работ под руководством пилота-инструктора, ты допускался к проверочному полету и получал допуск к самостоятельной работе в той области, которую осваивал. Вначале это была перевозка грузов только днем. Потом — в условиях ограниченной видимости, высоты облачности (по так называемым «минимумам», при которых ты мог выполнить полет), потом — в условиях полярной ночи. Затем ты проходил тот же путь, но теперь уже с пассажирами на борту. Высшей целью для каждого командира корабля в Полярной авиации было получение разрешения на выполнение полетов по минимуму «один — один», то есть — при наихудших метеоусловиях, в которых разрешались полеты и днем, и ночью. Путь к этой вершине был непрост, проходили его не все, но те, кто достигал цели, вливались в состав командиров воздушных судов «Полярки». Далее следовали программы для допуска на ледовую разведку и для полетов с посадкой на дрейфующий лед.

... В феврале 1967 года, как и раньше, «Полярка» в Арктике занималась обеспечением очередной высокоширотной экспедиции. О том, что ради меня создадут экипаж, закрепят за нами летчика-инструктора, который будет вводить меня в строй для работы в этом сезоне, нечего было и думать — в ВШЭ улетали все, кто уже имел допуски к самостоятельным полетам с посадкой на дрейфующий лед. Но мне повезло. На стратегическую ледовую разведку шел Иван Гаврилович Баранов. Я узнал, что у него нет второго пилота, и, встретив, попросил напрямик:

— Иван Гаврилович, возьмите меня к себе вторым...

— Но ты же командир, — удивился он. — Если бы я даже захотел тебя взять — не имею права.

— Возьмите. Во-первых, экипаж мне не дадут, пока основные работы по обеспечению ВШЭ не закончатся, а болтаться без дела не хочу. Во-вторых, я ведь многого в Арктике в летном деле еще не добрал — глядишь, с вами наверстаю.

— Когда это ты комплименты научился говорить? — он внимательно посмотрел на меня. — И потом, я же сказал — права не имею.

— Я летать хочу... Что-то дрогнуло в его лице:

— Ладно. Давай попробуем, но я тебе ничего не обещаю. Пошли к командиру отряда.

... Судьба свела меня с Барановым в январе 1963-го. Тогда единый мощный 247-й летный отряд Полярной авиации, который базировался в аэропорту Шереметьево, разделили на два. К нам начали поступать новые тяжелые самолеты Ан-12, Ил-18, объем транспортных и пассажирских перевозок рос не по дням, а по часам — Арктика осваивалась все интенсивнее. В то же время никто не снимал с нашего отряда обязанностей вести ледовую разведку, обслуживать Северный морской путь, высокоширотные экспедиции — объем этих работ тоже рос из года в год.

Вот и решили «отпочковать» от 247-го новый (254-й) летный отряд — с местом базирования в березовой роще на краю аэродрома, со своими экипажами, самолетами и т.д., и возложить на него все штучные виды авиационных работ в высоких широтах. Это решение продиктовала сама жизнь.

Дело в том, что Полярная авиация волею судеб вынуждена выполнять и транспортные работы по обеспечению всем необходимым приисков, рудников, поселков, пушных факторий, рыболовецких артелей, полярных станций на островах, в общем, всего населения Арктики. А поскольку жизнь бурно развивалась, потоки пассажиров и грузов росли, пришлось вводить в расписание регулярные рейсы: 803 (Москва — Певек), 805 (Москва — Хатанга), 807 (Москва — Тикси). Их выполняли на самолетах Ил-14. К удивлению всего личного состава гражданской авиации, несмотря на очень жесткие погодные условия, экипажи «Полярки» считали своим долгом приводить машины в пункты назначения с точностью до минуты, причем на трассах, где полеты длились по несколько суток. Такой вот был своеобразный «кодекс чести», которому мы следовали.

Когда появились Ил-18, они взяли на себя большую долю этой работы, оставив Ил-14 полеты на малые аэродромы, в отдаленные районы, где отсутствовали взлетно-посадочные полосы для тяжелых машин, да и пассажиров-то для них не набиралось.

В самые же дальние точки летали Ан-2: зимой — на лыжах, летом — на поплавках... Вот так работала отлаженная, сложнейшая система, в которой действовали сотни самолетов, множество аэродромов, тысячи людей, «прикрывавших» собой, своим трудом Арктику. К началу 60-х годов объем работ, их диапазон расширились настолько, что одному 247-му отряду, базировавшемуся в Шереметьеве, справиться с ними становилось все труднее. Тогда 247-му отряду оставили транспортные полеты, а новому, 254-му, так называемому экспедиционному, передали авиаобеспечение высокоширотных экспедиций, все виды ледовых разведок, проводку судов по Северному морскому пути, обслуживание антарктических экспедиций и т.д.

Старым полярным летчикам, к числу которых принадлежал и Баранов, сразу предложили перейти в 254-й отряд. По возрасту они уже не могли надеяться на переучивание на новые тяжелые самолеты, да и тот опыт, которым они обладали, в полной мере мог пригодиться именно в этом отряде. Нам же, молодым пилотам, дали право выбора. Откровенно говоря, причин отказаться от перехода в экспедиционный отряд у нас было более чем достаточно. Работа в отрыве от дома, от семей, жизнь месяцами в холоде, в непростых бытовых условиях, тяжелые изматывающие полеты — все это нам уже было хорошо знакомо. Поэтому многие наши «коллеги» из ВВС остались в 247-м отряде, но большинство выпускников Балашовского училища все же предпочли работать в экспедиционном.