Личные воспоминания о Жанне дАрк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

— Ты и есть Дюнуа?

— Да, и я рад твоему прибытию.

— Не ты ли посоветовал завести меня на этот берег, вместо того чтобы идти прямо на Тальбота и англичан?

Эта резкость и прямота смутили его, и он не сразу нашел, что ответить; запинаясь и оправдываясь, он признался, что он и совет действительно решили так из стратегических соображений.

— Клянусь Богом, — сказала Жанна, — Господь мудрее вас и ваших соображений. Вы думали обмануть меня, а обманули сами себя. Я привезла вам самую могучую помощь, какую имело когда-либо войско или город; это помощь свыше, ниспосланная не ради меня, а волею Божьей. По молитве святого Людовика и святого Шарлеманя, Господь сжалился над Орлеаном, — он не допустит, чтобы врагу достались и город: и герцог Орлеанский. [17] Я привезла провиант для голодающих жителей. Но все лодки стоят ниже по течению, а ветер противный, и им сюда не добраться. Во имя Бога скажи мне, мудрец, о чем думал твой совет, когда придумал такую глупость?

Дюнуа и остальные, немного помявшись, вынуждены были признаться, что оплошали.

— Да, очень оплошали, — сказала Жанна. — Разве что Господь сам возьмется за дело вместо вас и переменит ветер, чтобы исправить вашу оплошность, — а иначе ничем здесь не поможешь.

Тут некоторые начали понимать, что при всей неопытности Девы в ратном деле у нее много здравого смысла, и что при всей ее кротости она не из тех, кто позволит себя дурачить.

Бог взял на себя исправление ошибки: по его соизволению ветер переменился. Лодки, нагруженные продовольствием и скотом, смогли подняться против течения и доставили голодающему городу долгожданную помощь, — это отлично удалось под прикрытием вылазки со стен против бастиона Сен-Лу. Тогда Жанна, снова принялась за Дюнуа:

— Видишь армию?

— Вижу.

— А как она тут оказалась, по решению твоего совета?

— Да.

— Тогда пусть твой мудрый совет объяснит, почему ей лучше стоять здесь, чем, скажем, на дне морском?

Дюнуа попытался было объяснить необъяснимое и оправдать непростительное, но Жанна прервала его:

— Ты мне вот что скажи, рыцарь: есть какой-нибудь толк от армии на этой стороне?

Дюнуа сознался, что никакого — если следовать ее плану.

— И, зная это, ты все же осмелился ослушаться моего приказа? А раз место армии на том берегу, скажи: как, по-твоему, переправить ее туда?

Тут уж стало очевидно, какая вышла путаница. Увертки были бесполезны, и Дюнуа признал, что поправить дело можно, только если вернуться с армией в Блуа и снова подойти к Орлеану по другому берегу, — как и хотела Жанна с самого начала.

Любая другая девушка, одержав подобную победу над опытным воином, могла бы возгордиться — и с полным основанием; но Жанна была не такова. Она кратко выразила сожаление о напрасно потерянном драгоценном времени и тут же приказала войскам повернуть назад. Ей жаль было отпускать войско: воодушевление воинов было так велико, что она не побоялась бы выступить с ними против всей Англии.

Приказав главным силам возвращаться, Жанна взяла с собой Дюнуа, Ла Гира и тысячу солдат и направилась в Орлеан, где все ожидали ее с лихорадочным нетерпением. В восемь часов вечера она въехала со своим войском через Бургундские ворота; впереди нее ехал Паладин со знаменем. Жанна ехала на белом коне и держала в руке священный меч из Фьербуа.

Надо было видеть, что творилось в Орлеане! Что это была за картина! Темное море людских голов, созвездия бесчисленных факелов, ураган восторженных приветствий, оглушительный звон колоколов и грохот пушечного салюта. Настоящее светопреставление! В свете факелов виднелись тысячи запрокинутых лиц, залитых слезами, и никто не вытирал слез, и каждый что-то кричал. Жанна медленно пробиралась в густой толпе, выделяясь на ее фоне точно серебряное изваяние. Люди рвались к ней со всех сторон и глядели на нее сквозь слезы восторга, точно созерцали небесное видение. Они благодарно целовали ей ноги, а те, кто не мог дотянуться до нее, старались коснуться хотя бы ее коня, а потом целовали свои пальцы.

Ни одно движение Жанны не ускользало от внимания толпы; все, что она делала, обсуждалось с восхищением. В толпе то и дело слышалось:

— Смотрите, смотрите — улыбнулась!

— Сняла свою шапочку с перьями и кого-то приветствует. О, сколько в ней грации! Как красиво она кланяется!

— Смотри: гладит женщину по голове!

— Да она точно родилась на коне! Видели, как ловко она повернулась в седле и поцеловала рукоятку меча? Это она благодарит вон тех дам в окне, что бросили ей цветы.

— А вон какая-то бедная женщина подносит ей ребенка, — она целует ребенка. О, она святая!

— А как она хороша на коне! Как светел ее прекрасный лик!

Ветер развевал длинное знамя Жанны, — и тут произошло замешательство: пламя факела подожгло его бахрому. Она наклонилась с седла и затушила пламя рукой.

— Она не боится огня! Она ничего не боится! — закричала толпа и разразилась целой бурей восторженных рукоплесканий.

Жанна подъехала к собору — вознести благодарность Богу; народ набился туда, чтобы помолиться вместе с ней. Потом она двинулась дальше и медленно поехала через толпу и лес факелов к дому Жака Буше, казначея герцога Орлеанского, куда была приглашена на все время своего пребывания в городе; ее поместили там вместе с юной хозяйской дочерью. Народ ликовал всю ночь; всю ночь не умолкали колокола и пушки.

Жанна д'Арк выступила наконец на сцену и готовилась начинать.

Глава XIV. Что ответили англичане

Она была готова, но вынуждена бездействовать и ждать, когда у нее будет войско.

На следующее утро, в субботу 30 апреля 1429 года, она осведомилась о гонце, отправленном к англичанам из Блуа с посланием — тем самым, которое она продиктовала в Пуатье. Вот этот документ, замечательный во многих отношениях: прямотой и деловитостью, силой выражения, душевным подъемом и наивной верой в способность выполнить великую задачу, взятую ею на себя, или возложенную на нее, как вам будет угодно. В этих строках как бы слышится шум битвы и грохот барабанов. В них живет воинственная душа Жанны, а другая Жанна — кроткая маленькая пастушка — скрывается из виду. Неграмотная деревенская девушка, непривычная диктовать что бы то ни было, а тем более официальные послания монархам и полководцам, продиктовала эти решительные, сильные слова с такой легкостью, словно занималась этим с детства: