Ксанское ущелье

— Да, да, — согласился Нико, — надо подумать о командире. Вон у нас сколько новичков, а мы без вожака на стадо стали смахивать. Блеем, как овцы…

Дианоз исподлобья взглядывал на Ольгу. Его тоже не радовало ее появление в их отряде. «Надо было дурню, — корил он себя, — сразу, как вернулся тогда из аула, рассказать, что у них вышло с Коциа. А теперь узнают люди, что скажут? Отпустили к больному брату, а он, вместо того чтобы бога молить, с кровником счеты сводил». Но Ольге, судя по всему, было сейчас не до него, и он понемногу успокоился. «А-а, хватит переживать. Отправил на тот свет ненавистного всей округе человека — гордиться можно! Васо бы обязательно сказал: «Молодец! Я князя поучил уму-разуму, ты его управляющего на голову укоротил — разве это не достойное дело?»

Тьма укутывала горы. Потянуло прохладой. Нико расставил по местам дозоры.

— Укладывайся, дочка, — сказал он Ольге — Будь спокойна. Никто не ступит за полог.

— Пусть попробует, — усмехнулся Дианоз. — Как раз наткнется на мою саблю.

Как хотелось Ольге уткнуться лицом в мужнину бурку и дать волю слезам! Но могла ли она позволить себе эту слабость?

«Васо, любимый! — стонало все в ее душе. — Неужели я потеряла тебя? Потеряла свое счастье? Потеряла надежду на завтра?»

Всего один день. Но сколько он принес в ее жизнь горя! Она потеряла Иласа, которого любила, как брата, которому доверяла все свои тайны. Она только что приникала к плечу Васо, к его широкой груди, держала в ладонях его сильную, тяжелую руку, ловила на себе теплый взгляд — и вот все рухнуло, как каменная гряда от внезапного удара грома.

Ей хотелось вскочить на коня и, не разбирая дороги, мчаться к Габиле, выплакаться у него на плече. Брат не осудит, он поймет. Но как она скажет ему, что Иласа больше нет? Как посмотрит ему в глаза? «Девчонка! — плюнет Габила. — Тебе бы дома возиться с тряпками, а ты надела карабин, повесила кинжал. Разве я велел тебе совать голову во вражью пасть?»

Что она ответит? Что?

Всю ночь Ольга не сомкнула глаз. Лишь под утро забылась тяжелым, беспокойным сном.

Разбудили приглушенные голоса.

Пылал костер. Дружинники сидели вокруг него, продолжая вчерашний, беспокоивший всех разговор. Только уже ни выкриков, ни пререканий. Очевидно, Майсурадзе успел поговорить с людьми, сумел растолковать им, чем в настоящее время располагали соседние отряды повстанцев, чем располагал враг и чем мог помочь центр. Лица людей были спокойнее, сосредоточеннее, чем вчера.

Седовласый Нико первым заметил появившуюся из-за полога Ольгу. Встал с чурбака, предлагая ей место. Сардион тут же принес миску неприхотливого варева и кусочек хлеба.

— Подкрепись, дочка.

Ольга поставила на колени теплую миску, откусила хлеба, и слезы комом встали у нее в горле.

Майсурадзе, видно, понял ее состояние и вновь начал говорить о необходимости постоянной связи отряда с центром, о согласовании всех действий.

— Мы сейчас для врага как слепни для лошади. Один вопьется в холку, махнет лошадь хвостом — и нет слепня. А если будем жалить одновременно и в морду, и в спину, и в живот, и в ту же холку, куда угодно можем скотину загнать, хоть в самое что ни на есть болото!

— Это точно, — сказал Нико, — точно. У царя и армия, и пушки, и жандармы. А что у нас?

— Ну, прибедняться нам тоже ни к чему, — сверкнул помолодевшими задорными глазами на румяном от жара костра лице Майсурадзе. — С нами народ. С нами наши горы, куда враг не очень-то спешит забираться.

— Знает, что может пулю схватить, вот и не суется!

Это вставил Батако и первым, подмигивая окружающим, рассмеялся. Но никто не разделил его веселье, не откликнулся на шутку, а Дианоз и вовсе покосился на щеголя зло и недоверчиво: «И змея сбрасывает свою чешую, только сердце ее змеиным остается. Как бы не ужалил исподтишка этот весельчак!»

Майсурадзе между тем продолжал:

— Собирался я навестить отряд Антона Дриаева после вас. Но раз случилась такая беда — буду возвращаться. Центр подумает, как вызволить Васо. Он всем нам дорог. А вам, друзья, надо проявлять выдержку, не принимать поспешных решений… Мда… Слишком дорого они нашему общему делу обходятся. Так что никаких опрометчивых шагов.

Дианоз фыркнул в усы:

— Это что же, опять сидеть?

— Отчего же! — повернулся к нему Майсурадзе. — Я сказал лишь: продумывать каждый шаг. Это не одно и то же!

— А-а, — махнул упрямец рукой. — Что в лоб, что по лбу! Иной раз надо с ходу действовать: пока будешь продумывать — голову снесут!

— Это ты, товарищ, про свою схватку говоришь? Помню, помню.

Смело ты действовал, смело. Только, насколько я понял, ты кровнику мстил. А у нас сейчас борьба не с кровниками, а с классовым врагом. У нас борьба с богачами всех мастей.

Дианоз запоздало клял свой язык. Сколько зарекался болтать! Не выдержал, высунулся. Теперь от расспросов не уйти. И не ошибся.

— Это где ж ты, Дианоз, драку затеял? — хохотнул Гогитидзе, а Нико и вовсе требовательно положил руку на плечо:

— Выкладывай!

— А-а, — попытался отмахнуться Дианоз. — Пощекотал одному гаду ребра! — Он стал усиленно раскуривать трубку, лишь бы его оставили в покое.

— Хороша щекотка! — усмехнулся Майсурадзе, опять легко овладев вниманием дружинников. — Под Накити двое молодцов прохожих грабили. Только успели они женщину да старика, что из города с базара добирались, дочиста обобрать, тут мы с Ольгой им на глаза попались… Мы бы, конечно, прошли мимо — у нас было важное дело, мы к Габиле Хачирову добирались. Только эти разбойники решили и нас с Ольгой потрясти…

Асланбек добродушно улыбнулся:

— Ну и потрясли?

— Потрясли!

— Кто кого! — обрадовался Дианоз возможности выбраться из этой истории с меньшими потерями. — Ольга хап из-за пазухи наган и уложила одного наповал. Не заори он перед этим, я бы и не знал, что второй-то — мой кровник…

— Кто же такой?

— Управляющий Амилахвари — Коциа!

— Ну, если Коциа, — добродушно заключил Нико, — с тебя все грехи можно списать… Это же тот сквалыга, что нам на лесосеку денег не довез!

У Дианоза отлегло от сердца. Если уж правдолюбец Нико списал с него все грехи, кто будет держать обиду?

Скверно вышло, что говорить! Его с братом проститься отпустили, а он в драку с княжеским подручным ввязался. Мог и в руки попасть, а там кто знает, как могло дело обернуться?

— Это все Ольга, — облегченно сказал он. — Она его мне оставила. А то жил бы неотмщенным. Это ж он, собака, отца моего застрелил…

А Ольга молчала. Невидяще глядя в огонь костра, она жевала корку хлеба. Миска с вареной кукурузой так и стояла на коленях нетронутой.

Дружинники сочувственно закивали Дианозу: что, мол, говорить? Как же было не рассчитаться за кровь отца? Святое дело.

Один Батако не реагировал на признание Дианоза. Лазутчик готов был кусать локти. «Это надо так просчитаться! — корил он себя — Знать бы в лесу под Цубеном, кто этот невзрачный старик! Что стоило пристукнуть его слегка и кинуть поперек седла вместо тюка с патронами?» А через сутки-другие он, Батако, уже сидел бы в уездной канцелярии с такой добычей, что не меньше самого Габилы Хачирова потянет. У старичка-то все сведения об отрядах.

— Так вот я и говорю, дорогой Дианоз, — продолжил Майсурадзе. — Теперь о кровниках забыть надо. Надо об общем враге думать, а не только о своем. Расправа над кровниками нам победы не даст!

— По-вашему, надо было отпустить такую скотину? — Желваки заходили на худых щеках накитца.

— Зачем отпускать, кацо? Пристрелить мародера, как собаку, а своей жизнью не рисковать. Она теперь не только тебе принадлежит, а народу! Так-то, джигиты!

Майсурадзе встал, подошел к Ольге, молча сжал ей плечи:

— Мужайся! — Подал руку Нико: — Мне пора. Наш человек будет у вас через неделю. Не горячитесь.

Нико послал людей проводить гостя и возвратился к костру.

— Друзья мои, — сказал он медленно, тщательно выбирая слова. — Человек в моем возрасте должен лучше других знать, что делать в трудный час. А я растерялся… Растерялся, и всё тут. Не взыщите. Арест Васо будто сломил мою волю. Дружине нашей нужен новый командир. Без командира она не может ни жить, ни бороться.