Заклинатель змей. Башня молчания

- Все промыто дождем, все блестит - и небо над синей горою, и камни, и листья! - Если бы то, что Омар испытывал сейчас, могло, как по волшебству, изменить его суть, мальчик, тут же вспорхнув, защебетал бы вместе с пташками в придорожных кустах.

- Сегодня день твоего рождения, - улыбнулась мать.

Ибрахим:

- Дай бог, чтобы вся твоя жизнь была такой же ясной и блестящей, как это счастливое утро. Безграничен аллах в своих милостях! - И, хлестнув лошадь, он вывел повозку - прямо к шайке тюркских грабителей.

Они толпились, спешившись, в устье зеленой лощины, нисходящей к дороге по склону горы. В узких глазах жестокость и жадность, тупая неумолимость. Руки железные. Лбы медные. Сердца гранитные. Не жди от них пощады.

- Стой! - рявкнул молодой туркмен в большой мохнатой шапке.

Переваливаясь на кривых ногах природного наездника, темный и дикий, он медленно и зловеще подступил к остановившейся повозке, угрюмо уставился на дубины в руках работников Ибрахима. Обернулся к своим (человек пятнадцать) - и разразился долгим скрипучим смехом.

- Смотрите, а? Вооружились. Хе-хе-хе... - И грозно - ближайшему работнику: - Это для кого же, собачий сын, ты дубину припас? Уж не для нас ли, а? Вот я сейчас хвачу ею тебя по глупой башке! - Он попытался отобрать дубину, но Ахмед, сперва оробевший, вспыхнул, отскочил и ткнул, точно копьем, туркмена острым концом дубины в грудь.

Взвыл туркмен! Через несколько мгновений Ахмед, лучший работник Ибрахима, очутился на коленях, со скрученными за спиной руками.

- Ты... оказал сопротивление, - хрипло сказал молодой туркмен, потирая грудь. - Сто динаров и три фельса! Это даром тебе не пройдет.

- Хозяин! - в ужасе крикнул Ахмед окаменевшему Ибрахиму.

- Не ори, - морщась, проворчал грабитель. - Я тут хозяин. - Он вынул длинный узкий нож и, зайдя сзади, зацепил Ахмеда пальцами за ноздри, круто задрал ему голову. Ахмед, задыхаясь, хотел сглотнуть слюну, кадык его беспомощно дернулся.

И потрясенный Омар увидел, как туркмен, примериваясь, щекочет этот судорожно бьющийся кадык острием ножа.

- Не смотри, - дрожа, шепнула мать.

Мальчик спрятался за ее спиною, закрыл глаза ладонями. Но слух и нюх у него оставались открытыми. И он услышал короткий харкающий всхрип, густой шорох травы, какой бывает, когда на нее капает частый дождь, и незнакомый, одуряюще сладкий и теплый запах...

- Видали? - Туркмен лизнул, по обычаю, окровавленную сталь. - А ну, сложите ваши дурацкие дубины в огонь! - Он показал на скудный костерчик, где, уныло дымя, трещали сырые ветви. Усмехнулся с мрачным поползновением на остроумие: - Спасибо, дрова принесли. А то путный костер не из чего было разжечь.

Костер повеселел, повеселели и угрюмые туркмены. Предводитель шайки - все еще не очнувшемуся Ибрахиму:

- Придется и повозку разломать. Чтоб костер получился совсем хороший. Слезайте. Что у вас в мешках, - похлебку есть из чего сварить?

Говорил он гортанно и резко, по-тюркски, но в Хорасане с первых же лет тюркских завоеваний научились понимать язык степей.

- Не стыдно? - тихо сказал Ибрахим, помогая жене и сыну спуститься на дорогу.

- Чего? - грубо спросил грабитель. В прищуренных черных глазах - недоумение. Похоже, ему не часто приходилось слышать слова «стыд» и «совесть».

- Не стыдно грабить мусульман? - зарыдал Ибрахим.

- А-а... - Туркмен зевнул, сдвинул шапку на смуглый лоб, почесал шею. - Мусульмане... - И сразу, без перехода, впал в неописуемую ярость: - Сто динаров и три фельса! А мы кто?! - Горячо и сбивчиво, с неожиданным многословием, как бы торопясь оправдаться перед кем-то, может быть - перед самим собою, он обрушил на примолкшего Ибрахима мутный поток досадливых речей: - Когда мы... когда наше несчастное племя... обитало на Сырдарье, - слыхал о такой реке? - правитель Дженда... за что он взъелся на нас? Бог весть. Разорил кочевье. Скот угнал. Убил... восемь тысяч моих сородичей. Разве они были неверными? Все - мусульмане, мир их праху. Жалеть нас надо, а не проклинать! Пришлось бежать в Хорасан. И что? Сто динаров и три фельса! Здесь явился по нашу туркменскую кровь... ваш дурной султан Масуд Газнийский. Хорошо, наш лихой Тогрулбек в пух и прах разнес его у Серахса. И теперь наш черед всех громить и грабить. Знаешь, раненый тигр втройне опаснее? То-то. Эй, мешки да горшки - на землю! - приказал он подручным, таким же темноликим и свирепым. Мать робко, вполголоса, причитала. Ибрахим и Омар стояли бледные и безмолвные. В голове шумит, и ноги трясутся, и внутри - горячая дрожь. Но когда один из грабителей сбросил с повозки большой зеленый узел, Омар не выдержал, кинулся к нему:

- Не трогай!

- Тяжелый, - удивился туркмен. - Что в нем? Может, золото, а?

- Золото? - подошел к ним предводитель шайки. - Ну-ка... - Развернул узел, встряхнул - и на дорогу с деревянным стуком посыпались темные кирпичи.

- Это что? - огорчился разбойник, увидев в странных кирпичах мало сходства с золотыми слитками.

- Книги.

- Книги? А! - вспомнил туркмен. - Много их мы в Мерве сожгли. - Он нагнулся, подобрал одну, в сандаловой обложке, раскрыл. - Хорошо пахнет! Но что это за чертовщина? Бруски какие-то, черточки, углы, круги. О чем книга? - с любопытством - к Омару. - Может, колдовская, чтоб джиннов на службу вызывать?

- Геометрия Эвклида.

- Кто такой Уклид, - он мусульманин?

- Нет, - ответил Омар, стараясь не смотреть на труп Ахмеда. - Он жил давно, задолго до пророка. Он был румийцем.

- И ты читаешь эту дрянь?

- Читаю. Но это не дрянь. Одна из самых умных книг на свете.

- Как смеешь ты, собачий сын, хвалить сочинение проклятого язычника? В костер твою безбожную книгу! Надо читать коран.

- Я и коран читаю, - нашелся Омар. - Я, да будет тебе известно, знаю его наизусть!

- Весь коран? - изумился туркмен. - Врешь!

- Я никогда не вру.

- Тогда прочитай какой-нибудь стих.

Омар закрыл глаза, припоминая, - и нараспев произнес звучный арабский стих. Но голос его срывался на каждом слове, и стих прозвучал неверно. За такое дурное чтение наставник в школе избил бы тростью. Однако грабитель не разбирался в тонкостях арабской словесности. Он вообще не знал арабского языка.

- И что это значит по-нашему?

- «Не засматривайся очами твоими на те блага, какими аллах наделяет иные семейства». Сура двадцатая, стих сто тридцать первый.

- Э-э... - У туркмена лоб вспотел. Ощутив в ногах внезапную слабость, он присел на корточки, пораженный не столько смыслом стиха, оглашенного бледным мальчиком, сколько самим мальчиком, его смелостью, памятью и сообразительностью.

Свет учености, исходящий от юного перса, слабым отблеском отразился в темных глазах степняка. И, видимо, крохотный лучик невыносимого этого света проник ему в мозг и произвел там смятение. Что-то произошло в его душе, что-то в ней чуть приоткрылось. Он умел драться. Он знал, как лучше отбить удар меча. Он не знал, как отбить словесный удар.

Его охватила непонятная тревога.

- Что со мною? Захворал, что ли, не дай господь. - Помолчав, он сказал потерянно: - И всю эту кучу книг ты одолел?

- Нет. Те дома остались. Эти только начинаю читать.

- А трудно? - спросил туркмен с нелепой, казалось бы в нем ясной детской доверчивостью.

- Что?

- Ну... читать научиться?

- Совсем не трудно.

- Хм... Как тебя зовут?

- Омар.

- А меня - Ораз. Может, ты станешь когда-нибудь известным человеком, а?

- Если на то будет воля аллаха, - угодливо заметил Ибрахим, цепляясь за малейшую надежду спастись. Каждая жилка в нем натужно звенела, точно струна, готовая лопнуть.

- Аллах, аллах, - задумчиво вздохнул туркмен. - Как там сказано, говоришь: «Не засматривайся»? - Он мутно взглянул на мешки, узлы и горшки, уложенные на полянке - и вдруг загремел, пересиливая что-то в себе и не умея пересилить: - Носит вас по дорогам в такую пору! Сидели бы дома, сто динаров и три фельса! Надо бы, друг мой Омар, твою мать - ко мне в шатер, тебя самого, и отца твоего, и ваших трусливых слуг - на базар, и лошадь у вас отобрать, и... И ступайте-ка отсюда, пока я добрый! Если б я не захворал... Забирайте книги свои и припасы. Но мешок зерна мы у вас возьмем. Эй! - гаркнул он на дружков. - Грузите все обратно. Мешок зерна оставьте. - Он посмотрел в Омаровы чистые очи, невесело подмигнул ему. - Станешь большим человеком, не забудь обо мне. Запомни: Ораз из племени кынык, одного рода с царем Тогрулбеком. Будь здоров! А вас, храбрецы, - напутствовал он работников Ибрахима, - надо бы высечь на прощание. Ну, да ладно. Зачем ты кормишь таких ненадежных защитников? - обратился он к мастеру.