Позорный столб (Белый август)<br />Роман

Перед читателем предстают также и рыбки помельче — Виктор Штерц, Эден Юрко, Хуго Майр и им подобные. Они ненавидят народ, проклинают революцию, жаждут мести и с нетерпением ждут, когда в «тысячелетней Венгрии» восстановится порядок, «ниспосланный богом».

Большой интерес представляет описание в романе подробностей контрреволюционного путча Чиллери, приведшего к концу бесславное правление правых социал-демократов. Вряд ли приходится удивляться тому, что путчистам, буквально в количестве нескольких человек, удалось разогнать правительство Пейдла, которое ни на кого не опиралось и по существу никого не представляло. Очень хороша сцена последнего заседания правительства, на которое ворвались Чиллери и его молодчики. Сколько малодушия и трусости проявили премьер-министр Пейдл и члены его кабинета! Поведение этих политиканов, попытавшихся робко запротестовать, вызвало лишь усмешку у путчистов. Как ни выслуживались перед буржуазией и помещиками Пейдл и его министры, «заслуги» их не были учтены. Как только контрреволюция почувствовала себя окрепшей и увидела, что «профсоюзное» правительство сыграло свою роль, она одним ударом сбросила это правительство.

Хотя роман К. Шандора описывает самый тяжелый момент в истории венгерского народа — поражение социалистической революции, тем не менее автор мастерски сумел показать, что борьба продолжается и победа контрреволюции временна. Вот почему книга К. Шандора звучит в целом оптимистично. Читатель убежден, что Эгето, Богдан, Надь и их соратники еще поведут венгерских трудящихся на новые классовые бои.

Так и случилось. В 1921–1922 годах под руководством венгерских коммунистов по всей стране прокатилась волна забастовочного движения; в 1925–1927 годах уже десятки тысяч рабочих приняли участие в забастовках; в 1929 году произошла одна из крупнейших забастовок горняков в Шальготарьяне; в начале 1930 года под руководством Венгерской коммунистической партии проходили бурные демонстрации безработных как в столице, так и в ряде провинциальных городов. Крупнейшим событием в рабочем движении Венгрии явилась стотысячная демонстрация трудящихся Будапешта 1 сентября 1930 года, проходившая под лозунгами: «Требуем работы, хлеба!», «Да здравствует пролетарская диктатура!» Новые выступления венгерских трудящихся произошли в 1937 году. И в годы второй мировой войны венгерские коммунисты оставались самыми последовательными и непримиримыми борцами против фашистской диктатуры Хорти.

Вспоминая мрачные времена контрреволюции, один из старейших венгерских коммунистов Ференц Мюнних как-то говорил: «У нас, коммунистов, не было и тени сомнения в том, что мы потерпели лишь временное поражение». Роман К. Шандора правдиво отображает эту уверенность венгерских коммунистов. История подтвердила, что они были правы.

В. Исраэлян.

Глава первая

Третьего августа 1919 года, ранним утром этого ослепительно ясного летнего воскресенья, до предела насыщенного паническими слухами, с подножки трамвая, шедшего в Будапешт, соскочил человек с портфелем, пересек пыльную площадь Мира и направился к проспекту Сент-Ласло.

— Смылся голубчик! — обронил на задней площадке украшенный бачками кондуктор, затем вновь стал прислушиваться к тому, что говорилось в вагоне. Медноносая матрона в траурном флере дрожащим от негодования голосом бросала отрывистые фразы, поверяя пассажирам имеющиеся у нее достоверные сведения.

— Семнадцать грудей! Отрезали у монашек! В сейфе нашли! Злодейство! Все из Калочи! Архиепи…

Конец ее фразы заглушили звонок и взвывший мотор отправившегося трамвая.

Человек с портфелем быстро шел по переулку; следом за ним с непроницаемым, бесстрастным видом шагал субъект в котелке. Лицо его удивительно напоминало свиное рыло. Субъект этот тоже соскочил с трамвая.

По одну сторону тихого переулка виднелась заржавленная проволочная ограда чугунолитейного завода Ш., по другую — тянулась высокая и глухая каменная стена с облупившейся штукатуркой, отделявшая от внешнего мира сад психиатрической лечебницы.

На стене висело чуть ли не восемь одинаковых приказов:

Всем! Всем! Всем!

На территории IV армейского корпуса впредь до дальнейших указаний объявляю

ОСАДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ,

Любой нарушитель порядка, будь то грабитель или просто лицо, не выполняющее моих приказов,

ПОДЛЕЖИТ РАССТРЕЛУ НА МЕСТЕ.

Время закрытия всех учреждений — 20 часов 00 минут. После 21 часа 00 минут никто, за исключением патрулей и вооруженных сил по обеспечению порядка, не имеет права находиться на улице.

Красноармейцы, получившие увольнительные, и солдаты Красной милиции обязаны немедленно отправляться в казармы.

Военный комендант города Будапешта Хаубрих, собственноручно.

Будапешт, 1 августа 1919.

На противоположной стороне, у ворот чугунолитейного завода Ш., разговаривали двое рабочих; лица обоих были хмуры. Один из них, уже в летах, рассказывал собеседнику о том, что ходят слухи, будто профсоюзное правительство приняло решение отменить национализацию промышленных предприятий, в том числе и чугунолитейного завода Ш. Сейчас разрабатывается соответствующий декрет. Контрреволюция день ото дня свирепствует все больше.

Тем временем человек с портфелем шел по переулку; не доходя до угла, он, словно бы в нерешительности, остановился: должно быть, почувствовал, что за ним кто-то идет. Он метнул взгляд на рабочих, занятых разговором у заводских ворот, пожал плечами и, сделав еще несколько шагов, скрылся за углом сада лечебницы, держа путь к Пешту.

Следом за ним с рассеянным видом прошел субъект в котелке. Завернув за угол, субъект этот мгновенно преобразился: он стряхнул с себя напускное равнодушие и зычно рявкнул:

— Стой!

Человек с портфелем даже не оглянулся и продолжал идти своей дорогой.

— Стой!! — прозвучал вторичный окрик.

Тогда шедший впереди не спеша обернулся. Он был без шляпы, в сером военном кителе с расстегнутым воротом, на лбу его блестели капельки пота.

— Что вам надо? — спросил он медленно, растягивая слова.

На панели, развороченной из-за ремонта канализации, у самой стены психиатрической лечебницы, рядом с большой кучей песка, слева, он приметил обломки кирпича…

— Заткнись! — гаркнул субъект со свиным рылом. — Подойди сюда!

Правую руку он держал в кармане, где явственно обозначались контуры какого-то твердого предмета…

— За ним увязался полицейский шпик! — в тот же миг спохватился пожилой рабочий, старый литейщик Йожеф Йеллен, один из стоявших у ворот завода в опустевшем переулке.

Он с досадой выругался и, ни минуты не раздумывая, бросился к углу сада лечебницы, за которым только что скрылись те двое. Бежал он быстро, но неуклюже, припадая на левую ногу, словно хромая водовозная кляча. Молодой модельщик Густи сначала оторопел, но, вдруг сорвавшись с места, ринулся вслед за товарищем. За углом кто-то визгливо вскрикнул.

На стене психиатрической лечебницы серели приказы о введении осадного положения.

Старый литейщик хмуро смотрел на человека в кителе.

— Проломили башку, — проговорил он наконец.

— Кирпичом, — сухо добавил незнакомец.

На панели лежал субъект со свиным рылом; он стонал и слабо дергал ногами; чуть выше лба, в коротко остриженных волосах, чернели капли запекшейся крови. Рядом с ним, слева, валялся обломок кирпича, которым его ранили; справа, неподалеку от его руки, лежал револьвер вороненой стали военного образца. Субъект со свиным рылом часто мигал и безостановочно повторял: