Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

Матвей и Сережа выскочили из кареты. По ту сторону рогатки простиралось то же ровное, болотистое, обнаженное поле с редкими кучками деревьев. Молодые люди поглядели друг на друга. Им казалось, что сама земля русская должна быть какая-то другая, а она ничем не отличалась от немецкой. И деревья были такие же.

Оба, упершись руками, друг за другом перепрыгнули через рогатку, с наслаждением чувствуя, что ступили на русскую землю. К ним подбежал какой-то солдат в широких шароварах и мохнатой шапке с заломленным набок красным верхом.

— Нельзя, ваше благородие! — крикнул он. — Извольте обождать!

— Это казак! — по-французски воскликнул Сережа, обернувшись к брату. — В самом деле, казак!

И, бросившись к казаку, он крепко обнял его и поцеловал.

— Мой такой радый… — твердил он, с нежностью смотря на молодое скуластое лицо казака, — такой радый!

Казак был удивлен этой лаской. Он отодвинул рогатку, пропустил карету, проводил ее до станционного дома, на крыльце которого приезжих встретил таможенный чиновник, и, уже вернувшись к своему посту, проговорил, ухмыляясь:

— Вежливый какой… Надо полагать, из немцев…

На восьмой день утром путешественники въехали в Петербург через Петергофскую заставу. Карета мчалась сначала по предместьям — среди огородов, поваленных заборов и одиноких деревянных домишек. Потом показались тротуары, каменные дома, полосатые будки.

Анна Семеновна едва успевала отвечать на вопросы, которыми ее забрасывали Матвей и Сережа:

— Какая это церковь? А где же Нева?..

Выехали на Сенатскую площадь с памятником Петру. Открылся широкий простор Невы с белой стаей парусов и перерезающими течение юркими яликами. Карета завернула на набережную и остановилась у большого каменного подъезда.

В сенях приезжих встретил отец, Иван Матвеевич, в шлафроке и в больших круглых очках. Он рыдал, сжимая в объятиях жену и сыновей.

— Возблагодарим небо… — говорил он по-французски, осушая кончиком кружевного платочка слезы, струившиеся из-под круглых очков.

По лестнице вниз сбежали девочки. Первыми прибежали младшие — Аннета и Элен, за ними старшие — Лизонька и Катя. Девочки с визгом и криком повисли на шее матери, потом окружили братьев: обнимали их, вертели во все стороны, тискали и целовали.

Наконец все поднялись наверх. В зале, притопывая, маршировал маленький Ипполит с греческой каской на голове и деревянным мечом в руках.

Он размахивал своим мечом и кричал:

— Я буду сражаться!

Гувернантка Ипполита, madame Бокен, поймала его и подвела к матери. Мать нагнулась, чтобы поцеловать мальчика.

Он морщился и упирался. Каска упала на пол. Высвободившись из объятий матери, он снова нахлобучил каску и продолжал маршировать по залу, размахивая мечом и крича:

— Я буду сражаться!

Матвей и Сережа с улыбкой смотрели на маленького брата, которого видели в первый раз. Ипполит родился в их отсутствие, после переезда семьи в Петербург.

Иван Матвеевич Муравьев-Апостол был светский человек, писатель и немножко музыкант. У него был прекрасный голос, пел он с чувством и не раз повторял, что если бы не звание дворянина, которое обязывало его служить отечеству, то он мог бы стать знаменитым артистом. После того как Иван Матвеевич был отозван из Испании, он не получил нового назначения. Император принял его очень холодно. Иван Матвеевич не понимал, за что подвергся немилости императора, и только жаловался на переменчивость судьбы и на капризы властителей.

Иван Матвеевич слыл вольнодумцем. Он ненавидел рабство и не терпел около себя крепостных слуг, предпочитая нанимать иностранцев. Хозяйством в доме заведовал испанец Фернандо, который пил русскую водку, умел ругаться по-русски, но с барином всегда говорил по-испански. Ненависть к рабству не мешала, однако, Ивану Матвеевичу закладывать и продавать свои деревни с крепостными. «Наш Апостол проповедует против рабства и потому спешит проматывать своих рабов», — шутил его приятель Капнист.

Иван Матвеевич очень любил греческую и римскую древность. Всё в доме его — от ваз и до лепных украшений на потолке — напоминало о древности. Младшего сына он назвал Ипполитом, по имени греческого героя, и дарил ему в день рождения или греческую каску, или картинки, изображавшие греческих воинов в полном вооружении. Когда он думал о будущем Матвея и Сережи, то воображал себе греческих или римских героев: афинского гражданина Аристида [8], знаменитого своею честностью, Сципиона Африканского, победившего Ганнибала [9], или Брута, убившего Юлия Цезаря, чтобы спасти римскую вольность. Впрочем, о воспитании сыновей на деле больше заботилась мать, которая ежегодно ездила к ним в Париж. Отец только писал им письма — длинные, красноречивые, с латинскими и греческими цитатами.

По возвращении Матвея и Сережи из Парижа Иван Матвеевич повез их к поэту Державину, своему другу. Державин жил на Фонтанке, у Измайловского моста. Он сидел на диване, окруженный книгами и тетрадями. Из-под шлафрока торчала белая мордочка его любимой собачки Тайки.

— А ну-ка, давай, давай сюда своих парижанцев! — сказал он, притягивая к себе мальчиков и обнимая их.

— В сыновьях вся моя надежда, — торжественно сказал Иван Матвеевич, подводя к Державину Матвея и Сережу. — Ты знаешь, Гаврила Романыч, я родился с пламенной любовью к отечеству, и мои сорок четыре года не ослабили сего пламени ни на одну искру. Как в двадцать лет, так точно и теперь я готов, как Курций [10], броситься в пропасть, как Сцевола [11] — сжечь себе руку. Но отечество, — тут он обиженно развел руками, — не призывает меня. Безвестность, скромные семейные добродетели — вот мой удел. Выращу детей, достойных умереть за Россию.

И, растроганный собственной речью, он поднес к глазам тонкий кружевной платок.

Державин выслушал Ивана Матвеевича с чувством, прослезился, встал, обнял его, а потом вдруг сердито сказал:

— Метишь в Сцевол да Курциев, а вот знают ли они у тебя по-русски?

Матвей и Сергей любили Россию издалека, но они не знали ее порядков. От них было скрыто, что в России есть крепостное право. После отъезда всего семейства из Испании их оставили в Париже главным образом для того, чтобы вид рабства не развратил их и не помешал, как говорил их отец, «распуститься цветам свободы» в их сердце. Там, в пансионе, они погружались в изучение греческой и римской истории и на примерах древней республиканской доблести воспитывали свое гражданское чувство. Анна Семеновна считала необходимым сообщить им правду, но долго не находила предлога. Случайное обстоятельство послужило поводом к откровенному объяснению.

Приехали выборные из пензенской деревни, которую Иван Матвеевич, нуждаясь в деньгах, собирался продавать. Крестьяне были обеспокоены дошедшими до них слухами и послали выборных в Питер просить барина, чтобы их не продавали. Проходя утром через залу, Матюша оказался нечаянным свидетелем странного разговора отца с мужиками.

Отец стоял в шлафроке, а старик с длинной седой бородой с гукал лбом о паркет и певучим голосом повторял:

— Смилуйся, отец! Не продавай! А коли жить тебе в Питере трудно, так положи сколько хочешь оброка. Как были тебе покорными рабами, так и впредь будем. Не продавай нас, отец!

Старик бухался лбом о паркет, а Иван Матвеевич беспомощно разводил руками и лепетал:

— Хорошо, хорошо, я подумаю.

Увидев сына, он махнул рукой и скрылся у себя в кабинете. Слышанные слова, хотя он их хорошо не понял, поразили Матюшу. А смущение отца показало ему, что тут есть что-то постыдное.

После обеда он читал матери вслух. При этих послеобеденных чтениях присутствовал обыкновенно и Сережа. Было тепло, и широкие окна на Неву были растворены настежь. Матюша сидел на подоконнике. Он читал — слегка нараспев, как учили в пансионе, — «Андромаху», трагедию Расина. Судьба несчастной вдовы троянского героя Гектора, осужденной томиться в плену у врагов, волновала его. Греки хотели убить ее сына, маленького Астианакса; они ищут его, они требуют его выдачи. Есть одно только средство спасти его — это согласиться на брак с царем Пирром; царь Пирр ее любит и клянется отстоять Астианакса, спасти его от ярости греков, если она отдаст ему свою руку. Но царь Пирр — сын Ахилла, убийцы ее мужа Гектора. И вот она решает; она выйдет замуж за Пирра, она возьмет с него клятву спасти жизнь Астианакса, а затем покончит с собой. Прощаясь со своей наперсницей, она поручает ей заботу о сыне. Она просит ее воспитать в нем героический дух его предков, почаще говорить ему о доблестях отца, а иногда, если придется, сказать что-нибудь и про мать. В этом месте голос Матвея дрогнул. Он закрыл книгу. Прямо перед ним блестел шпиц Петропавловской крепости. Он задумался, и ему вспомнилась утренняя сцена.