Себастьян Бах

Но Себастьян знал, что просить бесполезно. Поэтому он пробовал в отсутствие старшего брата открыть шкаф самовольно, пользуясь сломанной шпилькой, лезвием ножа и другими самодельными орудиями. В конце концов он убедился, что если просунуть руку в отверстие решетки, то можно вытащить одну из тетрадей, потоньше. Это удалось ему, и он ревностно занялся перепиской токкат [2] и прелюдий Бухстехуде.

Он переписывал их по ночам – без огня, при лунном свете. Как ни ворчал Якоб, который, набегавшись за день, крепко засыпал и не мог, при всей преданности брату, караулить у двери, как ни болели от напряжения глаза у самого Себастьяна, он не прекращал работы, пока длилось полнолуние.

Фрау Бах уже обратила внимание на его красные глаза. Возможно, что и сам Христоф заметил пропажу-одного из своих томов. Однажды ночью он явился в комнату мальчиков, бесшумно, похожий на привидение в своем ночном колпаке. Якоб, который как раз не спал в ту ночь, даже не расслышал его шагов.

– Какой стыд! – сказал Иоганн-Христоф после долгого молчания. – Наш род славится музыкантами, но в нем никогда не было воров!

Он схватил тетрадь своими цепкими пальцами и взглянул на листы Себастьяна. Их было уже довольно много. Просмотрев их, он сказал:

– Переписано аккуратно. Поэтому избежишь розог. Но все же тебя следует наказать. Помягче.

Он стал брезгливо складывать листы.

– Прошу вас, – прошептал Себастьян, протягивая к нему руки.

Якоб также стал просить за брата. Ведь он так долг» трудился над этим!

Иоганн-Христоф холодно поглядел на обоих.

– Не тревожься, – сказал он Себастьяну, – труд никогда не пропадает. У тебя укрепился почерк: это хорошо.

И бесшумно вышел, взяв с собой ноты и груду исписанной бумаги.

– Это называется «помягче»! – воскликнул Якоб. – Нечего сказать!

Себастьян ничего не ответил.

– И хоть бы накричал, рассердился по-настоящему! Однако что же ты будешь делать?

– Буду опять пробовать! – сказал Себастьян со слезами в голосе. Он не считал себя виновным.

Но, становясь старше, Себастьян уже не осуждал старшего брата, может быть, оттого, что и не ждал от него особенной чуткости. Кусок хлеба и кров над головой– это не так мало. Это даже много: ведь Иоганн-Христоф был все-таки чужой, несмотря на их близкое родство. И, когда Себастьяну исполнилось четырнадцать лет, он вместе со своим школьным приятелем Георгом Эрдманом перебрался в город Люнебург, чтобы получить работу и зажить самостоятельно. У Эрдмана была протекция, у Себастьяна – только имя, известное среди музыкантов. Но мальчики-певчие были нужны в Люне-бурге, а Христоф отпустил брата охотно.

Дарование Себастьяна было сразу замечено. В Лю-небурге он мог беспрепятственно изучать классиков. У преподавателя школы, органиста Георга Бёма, была хорошая нотная библиотека, не хуже, чем у Иоганна-Христофа. И он сам давал свои ноты Себастьяну.

– Мы с тобой северяне, – часто говорил он, – поэтому нам следует хорошо изучить музыку южных стран и особенно Италии. Так, знаешь, солдат приучают к чужому климату.

Якоб жил пока в Ордруфе, но иногда приезжал к брату и даже оставался, если позволяло время, на уроках композиции и органной игры.

Георг Бём объяснял урок терпеливо и подробно, изредка останавливаясь и спрашивая учеников:

– Ну как? Понятно ли вам?

Если было понятно, ученики молчали.

– Слово «полифония», – говорил он медленно и раздельно,– образовано из двух греческих слов: «поли», что значит «много», и «фонос», что означает «голос». Стало быть, «полифония» это многоголосие.

Себастьян знал это уже давно.

– Далее. Отдельные голоса, то есть мелодии, в полифоническом сочинении звучат вместе. Но это вовсе не значит, что они одинаковы. Одни могут быть короткими, другие продолжительными; бывает, что в них ударения не совпадают, ритмы различны. И по характеру одна мелодия может отличаться от другой. Они могут быть, например, разного тембра, звучать выше или ниже… И все же при совместном звучании они должны создавать приятное, гармоничное впечатление. В этом и заключается искусство полифонии… Понятно ли вам?

– Нет, – отвечал Георг Эрдман. Себастьян толкнул приятеля.

– Стыдись! Разве ты не поешь в хоре?

– Что же тебе непонятно? – спросил учитель, обращаясь к Эрдману.

– Как могут голоса при совершенно различных свойствах звучать приятно и гармонично.

Георг знал, что так именно и бывает, но то была практика, а он хотел узнать, как и почему это бывает.

– Нет человека, который был бы в точности похож на другого, – сказал Бём, – характеры и судьбы людей самые различные, а между тем люди, как тебе известно, уживаются друг с другом. Существует общество, государство, семья.

– Люди не всегда ладят: между ними ведется борьба…

Себастьян снова толкнул приятеля.

– И в музыке голоса вступают в борьбу, – спокойно разъяснял Бём, – с той лишь разницей, что между ними не должно быть разлада. Здесь даже в борьбе сохраняется гармония.

– Гм! – произнес Эрдман.

– Если же гармония нарушена, то искусства нет. Существуют такие законы, – продолжал Бём, – благодаря которым различные голоса звучат стройно, и их ходы, то есть голосоведение, совершаются правильно и приятно для слуха. Надо прежде всего изучить гармонию. Твой сосед хорошо усвоил ее; пусть объяснит тебе то, чего ты не знаешь.

В другой раз он говорил о фуге:

– Вы должны знать это слово, так как изучаете латынь. «Бегство», «побег» – вот что это такое. Голоса убегают друг от друга, гонятся друг за другом и при этом повторяют тему, подражая друг другу. Это называется имитацией. Подобные произведения, в которых имитирующие голоса как бы догоняют друг друга, существуют уже семь веков.

– Подражают, чтобы легче было догнать? – спросил один из учеников.

Бём холодно посмотрел на него.

– Ты недурно усвоил урок, но держись лучше музыкальных определений. Закон имитации действует не только в фуге, – продолжал Бём, возвысив голос. – Вы встречали его и в прелюдиях. Да где угодно. Но только в фуге эта форма достигла своего развития.

Георг Бём блестяще сыграл фугу знаменитого Фреобальди и спросил:

– Понятно ли вам?

Ученики молчали – значит, было понятно. И все-таки он стал объяснять:

– Видите ли, все дело в том, что основная мысль, выраженная в теме фуги, всякий раз особенным образом передается. Она появляется в фуге несколько раз, и это называется проведениями темы. Как я уже говорил вам, фуга состоит из двух частей. В первой части голоса появляются друг за другом поочередно… Понятно ли вам?

– Нет, – нестройно отвечали ученики.

Бём старался говорить как можно суше, избегая литературных и иных сравнений. Отстукав тему, он сказал:

– Это вождь. Он ведет за собой голоса и подголоски… А это спутник,– прибавил он, наиграв первую имитацию темы.

Но слова «вождь», «спутник» уже означали сравнение. И, когда в следующей фуге, так же мастерски сыгранной Бёмом, Якобу послышалось, что «вождь» и «спутник» поменялись местами, он шутя сказал Себастьяну:

– Пожалуй, второй оттеснит главного. Как ты думаешь?

Себастьян отмахнулся.

Бём часто прерывал свои объяснения примерами: садился за клавесин и начинал играть. Его несколько тяготило то, что приходилось прерывать музыку пояснениями, он чувствовал, что учеников это сбивает с толку. Фуга лилась единым потоком, остановки в ней были недопустимы, неестественны. Вся ее сила заключалась именно в безостановочности.

Сказав об этом, как об одной из главных особенностей фуги, Бём не счел возможным прерывать ее течение и сыграл ее с начала до конца. Потом спросил увлеченно и торжествующе:

– Понятно ли вам?

Ученики молчали – выражение их лиц вполне удовлетворило Бёма.