Иван Болотников

– Прости глупую, батюшка, – повинилась Матрена и шмыгнула за печь.

– Ну, так как же, старик? – настаивал на своем Мамон, прищурив один глаз и поглаживая щепотью бороду.

– Никого не видел, родимый. В тиши живу, аки отшельник.

– Так-так, – неопределенно протянул пятидесятник. – А ну вылазь, старуха, на свет божий.

Матрена вышла из-за печи, поклонилась. Пятидесятник снял с киота образ Иисуса Христа и в руки старухе подал.

– Чевой-то, батюшка, ты? – переполошилась Матрена.

– Ты, бабка, тоже часто по лесу бродишь. Поди, наших деревенских мужиков видела? Говори, как на исповеди, а не то божью кару примешь.

– Да ведь енто как же, батюшка, – совсем растерялась Матрена. – Оно, конешно, по ягоды или за травой да кореньями от хвори…

Однако старуха не успела свое высказать: с улицы, на крыльце послышался шум. Дверь распахнулась – и княжьи люди вновь обомлели. В избу вбежала лесовица.

Глава 3 ТЕПЛАЯ БОРОЗДА

Поле…

Поле русское!.. Сколько впитало ты в себя добра, невзгод и горя людского! Сколько видело ты, выстраданное крестьянским потом и кровью. Сколько приняло на себя и затаило в глубине черных пахучих пластов…

Полюшко русское, ты, словно летопись седых столетий. Встань же, пахарь, посреди нивы и не спеши выйти на межу. Забудь обо всем мирском, лишь одно поле чувствуй. Теперь сними шапку, поклонись земле, тебя вскормившей, и вслушайся, вслушайся в далекие голоса веков, идущих от задумчиво шелестящих колосьев.

И поведает тебе поле, как мяли его тысячные татарские орды, как сшибались на нем в смертельной схватке русские и иноземные рати, поливая обильной кровью теплые, пахнущие горьковатой полынью борозды.

Ты стонало, поле, и гудело звоном мечей, цоканьем жестких копыт и яростными криками воинства, принима-ло в свою мягкую постель дикого разнотравья падшего недруга и русского ратоборца.

Видело ты, поле, и междоусобную брань князей удельных. Ты шумело и сердобольно вздыхало, тоскуя от мно-говековой розни, когда твоя ржаная стерня обагрялась кровью суздальцев, владимирцев и московитян…

Но больше всего, пожалуй, ты слышало, поле, вековой протяжный стон выбившегося из сил мужика-страдника и натужный храп измученной захудалой лошаденки, едва тащившей за собой древнюю деревянную соху и вцепившегося в ее поручни ⁹ сгорбленного полуголодного смерда…

Поле. Поле соленое.

Поле крестьянское!..

Весна пришла теплая, благодатная. С вешних полей доносились пьянящие, будоражащие запахи земли.

Перед Николой установилось вёдро. Солнце поднималось высоко, добротно обогревая крестьянские и княжьи загоны. В голубом куполе неба шумно и радостно гомонили жаворонки – предвестники ярового сева.

Мужики слушали веселых песнопевцев и с надеждой крестили лбы, прося у господа после неурожайного голодного года доброй страды.

Вотчинное село Богородское раскинулось вдоль крутого обрывистого берега Москвы-реки. Село большое, старинное, в девяносто дворов.

Перерезал село надвое глубокий и длинный, тянувшийся с полверсты овраг, поросший березняком и ельником. Один конец его начинался возле приказчиковой избы, другой – обрывался около самой реки. Вдоль всего оврага чернели крестьянские бани-мыленки, а перед ними тянулись к избам огороды, засеваемые репой, огурцами, луком и капустой.

Крайние избы села упирались в подошву круто вздыбленного над поселением взгорья, буйно заросшего вековым темно-зеленым бором. Прибрежная сторона взгорья с годами оползла и теперь стояла отвесной высокой скалой, на которой причудливо выбросили обнаженные узловатые корни, уцепившиеся за откос, высушенные и уродливо изогнутые сосны.

Половину взгорья окаймляло просторное, словно чаша округлое, раскинувшееся на две версты озеро Сомовик, соединенное тихим узким ручьем с Москвой-рекой.

За околицей начинались княжьи и крестьянские пашни, выгоны и сенокосные угодья. А за ними, в глубокие дали уходили дремучие, мшистые подмосковные леса.

Село Богородское – само по себе не богатое. Жили вотчинные мужики князя Телятевского, как и везде, не шибко, чаще впроголодь, ютились в курных избах, кормились пустыми щами, жидкой овсяной кашей, киселем да тертым горохом. Одевались просто – в лапти, холщовые порты, посконную рубаху, сермяжный кафтан да в грубую овчину.

Населяли Богородское в основном старожильцы, но были и пришлые мужики – серебреники, новопорядчики и бобыли.

Старожильцы обосновались на селе издавна, с прадедовских времен. Здесь они испокон веку и жили: родились, крестились, венчались в своем приходе и умирали, густо усеяв погост деревянными крестами.

Серебреники – из мужиков беглых, бродячих. Приходили они к князю на год, брали денег на обзаведение, обещав господину заплатить вдвойне. Однако приходил Юрьев день, но отдать крупный задаток большинству мужиков было не под силу. И тогда согласно кабальной грамоте оставались серебреники на княжьей земле «по вся дни».

Новопорядчики – тоже из людей пришлых. Писали они князю порядную запись уже на многие годы, обычно от трех до двадцати лет. Князь наделял их землей, выдавал денег на постройку избы, на покупку лошади, коровы и другой скотины. Первые два года жилось новопорядчики повольготней старожильцев. Князь освобождал их от оброка и боярщины, а они тем временем рубили избенку, расчищали для себя загоны под пашню, обзаводились сохой, ржицей, овсом, просом, ячменем для посева.

Но проходило вольготное время, и мужик-новопорядчики начинал нести княжье тягло, которое с годами становилось все бременнее. И вот уже навсегда, опутанный бесчисленными долгами, страдник навечно приковывался к боярской земле.

Бобыли – мужики разорившиеся, нищие, безлошадные. Жили совсем скудно, платили легкий бобыльский оброк в десять алтын на год или отбывали боярщину по одному-два дня в неделю на княжьих нивах.

Была в селе каменная церковь Ильи Пророка, поставленная еще в бытность прадеда князя Андрея Телятевского. Напротив прихода высились, возведенные в три яруса, рубленые княжьи хоромы со многими службами, амбарами, подклетями и кладовыми.

В хоромы свои князь наезжал редко, все больше проживал в Москве, оставив в теремах управителя с малой дружиной.

Чуть поодаль от княжьей усадьбы, обнесенной крепким высоким бревенчатым тыном, стояли дворы приказчика, священника и пятидесятника с просторными огородами и яблоневыми садами.

Село Богородское – главная вотчина князя Телятевского. А было всего в его обширных владениях около семидесяти деревенек и погостов, поставлявших княжьей семье хлеб, рыбу, мед, шкуры звериные…

• •••••• • • • •

Высокий, костистый мужик ходил по яровому полю. Без шапки, в просторной домотканой рубахе, холщовых портах, в лыковых лаптях.

Ветер треплет черные кольца волос, широкую с сединой бороду Взгляд мужика неторопливо скользит по жесткой стерне ржаного клина и изумрудной зелени соседнего озимого загона.

«Ржица на два вершка уже вымахала. Экие добрые всходы поднимаются. Теперь, как отсеемся, дождя бы господь дал. Тогда и овсы с ячменем зададутся», – думает Исай.

На краю поля тонко заржал конь. Старожилец, захватив в ладонь полную горсть земли, помял ее меж морщинистых грубых пальцев. Земля не липла, мягко рассыпалась.

– Пора, кажись. Отошла матушка, – высказал вслух мужик и вышел на межу, где давно заждался хозяина запряженный в соху Гнедок.

Однако старожилец еще сомневался, хотя не один десяток лет поле сохой поднимал. Земля каждый год поспевала по-разному. И тут, упаси бог, ошибиться с севом. Пропадет с трудом наскребенный в закромах хлебушек, а если и уродится сам-два, то едва и на оброк князю натянешь. И снова голодуй длинную зиму.

Нет, велик для крестьянина зачин. Знавал страдник многие поверья. Издавна примечал, что ежели по весне лягушки кричать начинают, комар над головой вьется, береза распускается и черемуха зацветает, – то смело выезжай на загон и зачинай полевать.