Русская корлева. Анна Ярославна

— А в Англии чей вес тяжелее? — спросил Ярослав.

— Того не знаю, в Англии не был. А по слухам, так пятьдесят на пятьдесят — доброжелателей и недругов.

— Да, пути Господни неисповедимы, — покачивая головой, произнес Ярослав. И добавил: — Ну идем посмотрим моих лошадок.

Вернувшись из похода в Византию, увидев гибель тысяч россиян, потеряв любимого, сама заглянув смерти в глаза, Анна очень изменилась, повзрослела и в свои двадцать лет смотрела на мир глазами умудренной женщины. Большую часть времени она вместе с Настеной проводила в школе, открытой при соборе Святой Софии. Обе они учили грамоте отроковиц, но не забывали и о книгохранилище, где читали византийские книги. Встречаясь с Анной за вечерней трапезой, Ярослав по ее виду догадывался, что она не может забыть Яна Вышату. И хотя ей много раз было сказано, что Ян погиб в сече под Варной, она не верила тому. Делясь своими печалями с Настеной, она говорила, что сердце не вещает ей о гибели любимого. И позже, когда из Византии пришла весть о том, что в то скорбное лето под Варной греки полонили восемьсот русичей, Анна воспрянула духом: надежда на то, что Ян жив, укоренилась. Анна повеселела и часто смеялась над своей товаркой:

— Ты, Настена, хоть и зришь за окоемом, ан не увидела моего Янушку. Он не лишен живота, он еще вырвется из полона, или батюшка выменяет его на греков.

Настена ни словом не перечила Анне. В те же дни княжна пришла к отцу с вестью о плененных воинах и попросила:

— Батюшка, зачем тебе держать греков в неволе, отдай их императору за наших.

— Так и будет, поди, как мои посланники вернутся по воде, — ответил Ярослав. — Наберись, однако, терпения.

— Хорошо, батюшка, мне его не занимать.

Великий князь знал о своих русичах, попавших в руки греков, больше, чем Анна, и ему трудно было сказать правду. Всех русских воинов, взятых в плен под Варной, повелением Константина Мономаха ослепили. Был ли среди них Ян Вышата, Ярослав не ведал, но знал, что Анна уверена: он среди полонян. Потому Ярославу не хотелось углублять горе дочери. И он не спешил слать послов на переговоры об обмене, не питал надежды на милость Мономаха. Он ответил полуправдой:

— По рубежам державы на заходе солнца печенеги гуляют. Как пройдут через их становища мои люди, не ведаю. Потерпи уж.

— Ты, батюшка, говоришь то так, то эдак, — осталась недовольной Анна. — Одни твои посланники вернуться не могут, других, похоже, ты слать не хочешь.

— Прости старого. Вот соберусь с духом и все исполню, как должно.

Когда Анна поведала Настене о беседе с отцом, та все-таки отстояла свое провидение. И сказала на сей раз довольно жестко, ибо только так могла вывести княжну из лабиринта, в коем плутала Анна в поисках своего Яна:

— Не льсти себе надеждой, Аннушка, не жди своего сокола. Сложил он голову в честной сече. Человеку не дано избежать начертания судьбы.

Княжна обиделась на Настену, возразила ей и даже упрекнула:

— Зачем ты бередишь мою рану? Батюшка, ты, Елизавета — все об одном и том же! А я верю, что он жив! Верю! Верю!

— Ну прости меня, глупую, может, и впрямь несу напраслину, — повинилась Настена.

В этот день они отправились с княжеского двора в собор Святой Софии. Погода была солнечная, тихая, легкий морозец щипал лица. На площади близ собора они увидели Бержерона. Анна с ним уже встречалась в покое Елизаветы, когда он вновь рассказывал о Гаральде. Княжна подошла к Пьеру, спросила:

— Что вы здесь делаете, Бержерон?

— Да вот любуюсь вашим храмом. И вижу в нем величие и смирение, твердый и могучий дух державы и простоту вашей чистой веры. У нас таких храмов нет.

— Почему же? Ведь ваша церковь древнее нашей. Так я слышала от епископа Михаила, а он побывал в Риме.

Сорокалетний Бержерон нравился Анне за открытый и горячий нрав, за неугомонность и бесстрашие. Сколько земель он исходил вдвоем со слугой! Вот и на Русь пришел во второй раз.

— Франция — бедная страна, и мы не можем позвать зодчих и каменотесов из Византии или даже из Рима. Вот если бы нам помогла твоя великая держава.

— Полно, Пьер, вы так далеко от нас, что даже золото потускнеет, пока его доставят к вам. К тому же у нас и каменотесов нет на ваш вкус. Мы пока учимся у Византии.

Бержерон встал перед Анной, в его глазах засветился отважный огонь, и он с улыбкой сказал:

— Золото, может быть, и не потускнеет, мудрая княжна. Но твоя красота под синим небом Франции засверкает еще ярче. Соверши на мою землю путешествие, прекраснейшая из прекрасных. Ты увидишь красивые реки и множество мельниц на них. В лесах у нас много дичи, а на полях растет лучший в Европе виноград. Едем же, великолепная. Я буду твоим пажом.

— Вот уж никогда не думала о таком странствии, — засмеялась Анна и тут же поблекла: — Мне хватило путешествия в Византию.

Продолжая разговор, Анна и Настена привели Бержерона в книгохранилище, просторный и светлый покой с красивыми стрельчатыми окнами. Вдоль двух стен высились полки для книг, и на них, как прикинул Бержерон, покоилось более полутысячи рукописных творений. В углу за столом у окна сидел довольно молодой монах и старательно переписывал большой и толстый фолиант на чистые листы. Он встал, поклонился и вновь взялся за работу. Бержерон прошелся вдоль полок с книгами и с грустью подумал: «И такого у нас нет». Остановись близ Анны, сказал:

— Вот и опять подкатилась под сердце зависть. В нашем королевстве нет и сотой доли такого богатства, какое вижу здесь.

— Это собрано стараниями батюшки. Он у нас великий книгочей.

О себе Анна умолчала. А ведь она никогда не проходила мимо торжища, дабы не купить книгу.

Бержерон вспомнил о своих родителях. Ни отец, столяр-мебельщик, ни мать, белошвейка, не знали грамоты. Он же учился чтению по монастырским уставам и молитвенникам. И его сочинения, кои он привозил из путешествий, пока оседали в бенедиктинском монастыре под Парижем. Он благодарен суассонским монахам. Пока он был служкой в храме, они привили ему любовь к книгам, к чтению. И, следуя заветам Кассиодора и Марка Аврелия, Бержерон овладел искусством переписчика и переводчика сочинений древних языческих авторов, знания которых необходимы христианам для лучшего понимания Библии. Когда же Священное Писание породило в молодом Бержероне жажду путешествий, он покинул монастырь и отправился на Юг Италии, чтобы подышать воздухом Вивария, основанного Кассиодором и ставшего первым центром науки Апеннинского полуострова.

При Виварии была образцовая библиотека, и Бержерона допустили к ее богатствам.

В этот день Бержерон рассказал Анне о своем первом путешествии. Он так красочно все описал, что Анна загорелась желанием побывать в Виварии. Увы, судьбе не было угодно исполнить стремление пылкой княжны, и со временем Анна o нем забыла. Но другую жажду, кою заронил в ней Бержеpoн, она удовлетворила сполна. Разговаривая с княжной, сочинитель часто перемежал русскую речь французской. Потом по просьбе Анны все толковал. И Анна удивилась доступности познания речи французов. Она легко запоминала многие слова, фразы и произношение их. Когда Бержерон назвал Анну «бель эспри», что значит «человек с острым умом», она весело рассмеялась и повторила:

— Бель эспри, бель эспри! — А потом заявила: — Я хочу выучить ваш язык, сочинитель. И пока ты в Киеве, будешь учить меня. И, пожалуйста, не возражай. Я чувствую, что ваша речь, как и наша, мягка и приятна на слух.

— Я выражаю сердечное согласие, — ответил Бержерон по-французски.

— Ты молвил, что готов учить от всей души. — Анна поняла сказанное Бержероном по-своему.

— Почти так.

Несколько дней подряд Анна, Бержерон и Настена сразу же после утренней трапезы приходили в библиотеку, как по просьбе сочинителя они стали называть хранилище книг, и усердно занимались. Анна и Настена были такими прилежными ученицами, что через две недели вольно вели обыденный разговор. Но вскоре они были вынуждены прервать занятия.

Ярослав вновь позвал Бержерона к себе на беседу. Принял он его в покое для послов. Когда Бержерон появился, не предложил ему сесть, словно перед ним был простой придворный.