В стародавние годы

Под Киевом на случай выступления Болеслава были оставлены преимущественно киевляне. Старец Григорий, собираясь в поход, говорил:

— Я молил Бога, чтоб Он позволил мне увидеть полное торжество Ярослава и окончательное поражение Святополка. Я чувствую, что это последний поход, которым будет сломлена вконец злоба Окаянного. Пойдем на печенегов. Быть может, пойдем до Альты, на берегах которой совершилось братоубийство. А по возвращении из похода поспешу в родное гнездо строить храм Господень и кончить там долгие дни свои.

Во время стоянок в походе старец не раз брался за гусли и под звуки их сказывал про старину и прежние подвиги ратные и его сказы будили в дружине и воинах дух ратный. Рать Ярослава быстро двинулась вперед и вскоре достигла берегов Альты.

Приближаясь к тому месту, где был убит Борис Ярослав узнал, что Святополк с печенегами уже недалеко. Тогда Ярослав собрал дружину, старцев и старост.

— Братцы, — сказал он, — вот мы приближаемся к тому месту, где Окаянный пролил невинную кровь брата Бориса. Святополк с печенегами близко, и на том месте, где была пролита невинная кровь, придется нам сражаться. Не пожалеем же себя, отомстим братоубийце.

Действительно, вскоре дружина и воины Ярославовы сошлись с печенегами у того места, где был убит Борис. Воздев руки к небу, Ярослав громко сказал:

— Кровь невинного брата моего вопиет ко Всевышнему!

А в это же время печенеги с диким криком бросились на рать Ярославову. Началась сеча. По словам летописца, это была одна из самых ужасных и злых битв. Противники секлись, схватывались руками, несколько раз сходились и отступали. Кровь лилась ручьями. Старец Григорий, несмотря на свои годы, несколько раз порывался принять участие в битве, но Ярослав не отпускал его от себя. Смело бился молодой Андрей из Смоленска, получивший в битве две раны. Усмошвец и Семен клали рядами печенегов, а от своих учителей не отставал и юный богатырь Николай. Отважно и ловко дралась вся дружина Ярослава и воины его, руководимые новгородским боярином Грозным; но и печенеги отличались храбростью и устойчивостью. Их вожди понимали, что если победа окажется на их стороне и Святополк овладеет киевским столом, то Русь ослабеет и станет их покорной данницей. А потому вожди печенегов возбуждали отвагу в своих воинах, повелевая им сражаться до последней капли крови.

Несмотря на то что печенеги значительно превосходили русских числом и сражались смело и устойчиво, к вечеру рать Ярослава обратила их в бегство, многое множество положив на месте.

В числе убитых был и Якша.

Что сталось со Святополком? По словам одних, он был убит варягом Эймундом, служившим в войске Ярослава, а по словам других, бежал через Польшу, где Болеслав отказался принять его, и по дороге в Чехию умер «злой смертью». Сохранилось предание, что во время бегства ум его помрачился, что всюду мерещилось ему, что его преследуют, что за ним гонятся по пятам. Как бы то ни было, на берегах Альты, где пал Борис от рук посланных Святополком убийц, Окаянному был нанесен окончательный удар. С этого момента он перестал существовать как историческое лицо.

Вожди печенегов послали сказать Ярославу, что они готовы уплатить дань, но с тем чтобы Ярослав прекратил преследование. Ярослав согласился. С большой торжественностью он вернулся в Киев. Во всех церквах служились благодарственные молебны.

Щедро наградил Ярослав своих дружинников и воинов. Те из новгородцев, которые прежде хотели возможно скорее отправиться домой, остались еще на время в Киеве, говоря:

— Подождем пока. Быть может, Болеслав захочет мстить за своего зятя.

Но Болеслав пока не собирался на Русь.

Григорий, поклонясь князю и награжденный им, отправился на родину строить церковь. Усмошвец, Семен и Николай остались служить в дружине Ярославовой, а Андрея из Смоленска Ярослав отправил в этот город воеводою.

Когда все успокоилось, Ярослав вызвал к себе семейство из Новгорода, а вскоре за тем в Киев прибыл норвежский принц Гаральд, известный своей храбростью и рыцарскими подвигами. И вот летом 1019 года состоялась в Киеве свадьба Гаральда с дочерью Ярослава Елизаветой.

Великокняжеский терем Ярослава был ярко освещен, из открытых окон неслось громкое ликующее пение, веселая музыка; слышен был шумный говор, смех. Сад вблизи терема осветился факелами: тут гуляют гости, ищущие прохлады на воздухе, но в саду душно почти так же, как и в низких, полных гостей комнатах терема. Пламя факелов почти не колышется. Старые липы, осыпанные цветом, делают жаркий воздух летней ночи еще душнее.

— Вот бы грозу Бог послал, — вздохнула круглолицая боярышня в голубой ферязи.

— Ах нет, не надо грозы, Иринушка, — ответила ей светло-русая и бледненькая, но миловидная девушка в светло-зеленом, шитом золотом летнике, — ты знаешь, гроза в свадебный день — дурной знак для новобрачных.

— А уж как ты, Елена, за Лизаветино счастье боишься. Целый день мне надоедаешь: «Не говори того, не делай этого!». Хорошо, что она сама не знает всех примет, как ты. Не была бы она сегодня так весела. Да и на самом деле, что плакать из-за того, что гроза будет, что петух не вовремя пропел.

— Жаль мне было бы Лизаветушку, — проговорила Елена, — такая она кроткая да ласковая. И великий князь любит ее больше других дочерей. Посмотри только, как он весел и счастлив сегодня. Не насмотрится, не нарадуется на счастье своей дочушки, полонившей такого славного рыцаря варяжского.

В это время в саду показались молодые. Гости расступились, давая дорогу им. Гаральд вел за руку Елизавету. Оба они сияли счастьем и красотой. Гаральд одет был в серебристую, обшитую соболем боярскую одежду, но по холодному, гордому взгляду его серо-зеленых глаз и по светлым кудрям всяк узнал бы в нем сына холодного дальнего моря. Елизавета, одетая в белую шелковую одежду, расшитую золотыми пчелами, привлекала внимание всех не только красотой своего смуглого лица с большими черными глазами, но и выражением особенного счастья, освещавшего ее лицо.

— Сядем тут, Гаральд, в березовой беседке, — проговорила молодая счастливая супруга. — Так душно в комнатах… Хоть бы дождь прошел… Расскажи мне, пожалуйста, что предсказал тебе кудесник перед битвой с сарацинами. Ты не хотел говорить в тереме при гостях, так расскажи теперь мне одной.

— Эльза моя, я не рассказывал о предсказании кудесника главным образом потому, что боялся огорчить тебя. Да и стоит ли вспоминать пустые слова, тем более что они не сбылись.

— Именно потому и можешь смело рассказать мне все. Я так люблю сама гадание и кудесников.

— Ну хорошо. Но помни, что не надо бояться. Так видишь ли, я рассказывал тебе уже, что бывал во многих сражениях и что много мне пришлось на своем веку убить людей, но никогда я не жалел убитых. И только раз, когда были мы почти у стен Иерусалима, повстречались мы с сарацинами. Сарацины были мирные и ехали с кибитками, в которых помещались с женами и семейством. Мы захотели купить у сарацин пищи, остановились и вступили с ними в переговоры. Не помню, из-за чего-то возник спор; предводитель сарацин выхватил оружие, я подлетел на коне и, не успев даже расспросить, в чем дело, а только помня, что сарацины нас оскорбили, взмахнул мечом — и сарацин, бездыханный, упал с лошади. Из ближайшей повозки раздался страшный крик, и я увидел окутанную чадрой женщину, бросившуюся из повозки к убитому вождю. Я не видел ее лица, но глаза ее надолго остались в моей памяти. Такой страшной скорби я не видел ни прежде, ни после. Ну да что вспоминать об этом: мертвому жизни вернуть я не мог; сарацинка уже, пожалуй, утешилась, да и не об этом я хотел рассказать тебе. Я хотел рассказать о предсказании кудесника. Так видишь ли, при входе в Иерусалим нам повстречался оборванный арабский нищий. Когда я подавал ему монету, он задержал мою руку, долго смотрел на нее, покачал головой и сказал:

«Ты ищешь славы для той, которой не нужна эта слава, а близко-близко от твоей головы что-то черное, как бы крылья ворона».