Сын крестьянский

Покалякали о том о сем. Сын играл разные песни. Болотников их с удовольствием слушал.

— Добро, вьюнош, играешь. Приходи завтра ко мне. Проживаю у князя в хоромах. А ты, родитель, пусти свое чадо.

— Пущай идет, убыли в том не чаю.

Попрощались.

Спустя дня два Олешка стоял перед воеводой, самим князем Шаховским. В светлице находился и Болотников.

Князь внимательно оглядел Олешку, послушал его игру на гуслях и с улыбкой заметил:

— Добрый поводырь будет. Знатно играет! Позвали чеботаря, которому князь дал пять рублей, большие по тем временам деньги.

— До времени возьмем от тебя паренька, а потом вернем.

Отец дал согласие. Да и как не дать! Олешку свели с Еремой Кривым, и стали они разучивать бывальщины, какие слепцы-бахари поют. Паренек на гуслях играет, Ерема напевно сказ ведет. Обучили еще Олешку стрелять из пистоля.

Глава III

Ерема Кривой, Олешка и два стрельца сели на коней и поехали к северу; скрылись в дремучих лесах. А через несколько дней верст за полтораста от Москвы по большаку шли два человека. На головах — старые гречневики; в зипунах, белых домотканых рубахах; синие порты, онучи, лапти. «Старшой» — здоровенный детина, кривой на левый глаз. Волосы русые, в кружало. Он волок на рушнике торбу с хлебом и рухлом, а молодший нес гусли. Если они кого встречали, тогда поводырь вел детину. Люди — мимо, и слепец превращался в зрячего.

Дорога пролегала торная, в самое сердце Руси, в Москву-матушку. Попадалось много ратного люда. Конные, пешие стрельцы, со своими головами, сотниками, полусотниками, двигались целыми отрядами. Служилые люди гнали даточных [28] мужиков на службу ратную.

Навстречу бредущим странникам мчался отряд, с боярином во главе. Ратники заорали:

— Смерды, прочь в сторону! Коньми потопчем!

«Слепцы» отскочили на обочину дороги. Боярин ехал на грузном сером бахмате. Сам жирный, нос, как клюква, сивая борода лопатой. Взор воинственно-ошалелый. Был в мисюрке, колонтаре, поверх которого надето корзно [29] рудого сукна, кизильбашская сабля. За ним, по четыре в ряд, рысили ратники, человек двести. А за ними вразброд скакали даточные мужики в лаптях, в стеганных на пакле кафтанах — тигелеях, в свитках, в высоких валяных колпаках. Вооружены плохо: косы, топоры, вилы-тройчатки, у редкого — самопал. Сзади всех тащился на заморенной клячонке мужичок; погонял ее нещадно кнутом. Ему закричал другой мужик:

— Митюха, поспешай, поспешай… Не то от боярина батогов спробуешь за милую душу!

Мужичок со злобой бурчал:

— Бью, а ен не бегет, как надо. Дыра дело!

Ерема, усмехаясь, пробасил:

— Олешка, те задние мужики до государя ихнего, чай, мало надежны. К нам, помяни мое слово, потянут. Не по пути им с пузатым боярином.

«Слепцы» проходили мимо длинного села, вернее, мимо головешек на месте хат. Осталась целой только каменная церковь. На полуобгорелых березах вдоль большака сидело воронье, каркало, висели мертвяки, с полсотни. Поодаль от дороги несколько казненных мужиков и баб скорчились на кольях. Пожар и расправа были недавние: головешки еще дымились.

Под вечер странники забрели в деревеньку. «Смутой» не была затронута. Один из тамошних мужиков рассказывал:

— Володеет нами боярин Буйносов — князь. Может, слыхал?

— Нет, православные, не привелось.

— Ну дак вот, боярин наш у царя Василия Ивановича в почете великом состоит. А Плешаково, деревня наша, — вотчина его.

Кто-то добавил:

— Кобель он старый.

— Нишкни, непутевый! Типун те на язык за слова такие поносные! — зашипели на того.

Ночевали странники в этой деревне, в подклети у мужика. На следующий день был праздник. Люди повалили в кабак. Ерема с Олешкой подошли к кабаку, видят, вроде как нет царских прихвостней. Запели:

Тут к «слепцу», откуда ни возьмись, подбежали два истца [30], схватили за руки, завопили:

— Ты пошто, вор, царя-батюшку Василия Ивановича чернишь? Пошто на гиль [31] народ честной позываешь?! Добро, узнаешь теперь с мальчонкой твоим мастера заплечного!

Люди разбежались, сыщики поволокли Ерему в съезжую избу.

Тот не упирался, шел, а сзади тащился Олешка. Поглядел «слепец» в разные стороны, видит: лес близко. Как крикнет:

— Олешка, стреляй!

Тот вытащил из-под зипуна пистоль и бахнул в спину одному истцу. Сыщик завалился. Другого Ерема ударил наотмашь кулаком по уху, потом из пистоля тоже убил наповал. «Слепец» с поводырем бросились наутек в лес, только пятки замелькали.

Ищи ветра в поле, зверя — в чаще!

Ближе к Москве странники опять вышли из лесов к большаку. Увидели толпу людей, бредущих по дорожной пыли. Вокруг них — верхоконные. Потом тащились несколько телег с вещами, с привязанными сзади конями. «Слепцы» остановились у обочины дороги, пока толпа не прошла. На задней телеге ехал начальник, выпивший. За ним и пошли странники. Ехавший окликнул их:

— Садись, слепец, а ты, поводырь, иди!

Тот сел в телегу. Частенько прикладываясь к сулее с зеленым вином, словоохотливый начальник рассказал:

— Деревня Петрушки гиль учинила супротив царя. Царских грамот мужики не слушали. Боярину подати платить перестали. Хлеб господский себе забрали. Стару метку перепахали, столбы — грани — повыметали, землей самовольно завладели. Людишек мы усмирили, кого саблями посекли, кого удавили, а этих непотребцев в Москву гоним на земляные работы. Баб и девок боярам продали. Ребят — коих в огонь побросали, а кои разбежались, как щенята без сук. Скоро в село приедем; гилевщиков — в подклеть, под запор.

«Слепец», заводя белки глаз, произнес:

— Истинны слова твои, милостивец! Беспременно их под запор надо, не то, не ровен час, разбегутся…

Беседуя и не заметили, как добрались до села. Солнышко стояло уже низко.

— Благодарствую, как тя звать-величать, не ведаю, что имал жалость ко мне, слепцу безродному. Век не забуду и за тебя господу нашему Иисусу Христу молитвы усердные зачну воссылать! — заговорил нараспев «слепец».

Раздобревший начальник поднес Ереме на прощание чарку вина. Странники видели, как мужиков загнали в подклеть съезжей, дверь — на запор. Ключ взял страж, усевшийся на крыльце.

Ерема с Олешкой обошли подклеть. Ограды кругом не было. Оконца в железа забраны — не убежишь!

Странники ночевали на сеновале. Стало темнеть. Олешка пошел к подклети. Возвратись, рассказал:

— Дозорный с бердышем, никак, уснул. В самой съезжей огня не видать.

Через час стало темно, хоть глаз выколи! Тишина, только временами по селу псы брешут. Ерема и Олешка подошли к подклети, услыхали храп стража. Как тигр, кинулся Ерема на караульного, схватил его за горло. Тот и не пикнул. Олешка сунул ему в рот кляп из пакли. Быстро связали трепещущего стража, вынули у него ключ из кармана, открыли дверь в подклеть, втащили туда связанного. В темноте многие завозились. Ерема тихо сказал:

— Вставай, православные! Затаясь, спешите за мной!

Люди стали выходить. Олешка запер дверь подклети, ушел последним. Когда забрались глубоко в лес, Ерема воскликнул:

— Вот и укрылись! Садись, ребята!

Один из темноты спросил:

— Ты кто, добрый человек, будешь?

— Я — воеводы Ивана Болотникова ратный человек. Днем сзади вас на телеге ехал. Подвез меня старшой над вами. Видит, слепец с поводырем бредет, и подвез; про вас все баял. Чую, вы супротив Шуйского и бояр голытьба, вот я и прозрел к ночи, да вашу братию и вызволил из узилища. Так-то!

— Благодарствуй, благодетель!