Страсти по Феофану

Ерофей дополнил:

   — Киприан теперь при Синоде ведает русскими делами. И литвинскими тож.

   — Это как? Не понял? Кто такие литвинцы? — с интересом осведомился художник.

   — Не литвинцы, прости их Господи, а литвины, — отвечал путешественник. — С запада живут от Руси и присвоили себе западные наши земли — Галич, Волынь, Брянск, Смоленск, в том числе и мать городов русских — Киев. Но митрополит-то по-прежнему именуется «Киевский и Всея Руси». А живёт на самом деле в Москве. Сунулся было в Киев, на своё законное место, так литвинский князь его не признал, взял в полон, аки ворога, всю церковную утварь отнял, а святителя заключил в узилище. Тот бы там и помер, если б не сбежал. Во дела какие!

   — Патриарх Филофей и назначил Киприана примирить обе стороны, — отозвался Василий Данилович. — Только ничего не получится. Ни Москва Литве не уступит, ни Литва Москве. Не хотят они дружбы. Тут ещё татары мешают, стравливают нас. В общем, на Руси — как от века водится: всё не слава богу!

Ерофей вздохнул:

   — Ладно, Феофан Николаич, забивать голову тебе нашими невзгодами мы не станем. Лучше говори: сделаешь Евангелие за четыре недели? Я и Вася сплаваем в Селун и помолимся на Афоне, а затем, на пути домой, взяли бы исполненную тобою святую книгу.

Дорифор кивнул:

   — С превеликой радостью. Распишу её собственной рукой.

   — Вот и славно. А ещё Киприан велел передать, что Его Высокопреосвященство не доволен тобою. Отчего, говорит, не желает в храмах боле работать как иконописец? И просил зайти. Для серьёзного про сё толковища.

   — Что там толковать! — хмыкнул Софиан. — Вдохновения нет, оттого и не работаю. В юности было — да прошло.

   — Нешто деньги тебя не вдохновляют? Чай, не даром пишешь.

   — То-то и оно, что не вдохновляют. И за деньги не купишь вдохновения.

   — Ну, тебе, конечно, виднее. Только приглашением Киприана не пренебрегай. Иеромонах Патриарха — он дурного не пожелает.

   — Хорошо, спасибо, я учту его просьбу.

Резиденция Филофея находилась между храмом Святой Софии и заброшенным императорским дворцом, но, в отличие от последнего, выглядела чистенькой, ладной и ухоженной. Феофан представился, попросил доложить о нём Киприану и уселся ждать в деревянном кресле. Иеромонах появился сам и, раскинув руки, радостно приблизился, но не обнял, только сжал знакомцу плечи:

   — Здравствуй, Дорифор. Я невероятно доволен, что опять мы вместе и что ты не отверг наше приглашение. Перейдём ко мне. Есть одна серьёзная тема для беседы.

В келье-кабинете оказалось светло от недавно выбеленных стен и высокого окна, выходящего в монастырский сад. Киприан подошёл к небольшому шкафчику, вынул из него хрустальный графинчик и разлил по рюмкам жёлтое вино. Сел за стол напротив и провозгласил тост за возобновление старой дружбы. А потом сказал:

   — Речь в который раз пойдёт о Галате. Патриарх не хочет нового сближения императора с генуэзцами. И ему, киру Филофею, нужен свой человек в окружении консула. Я, конечно, вспомнил о тебе...

   — И напрасно, — мрачно перебил живописец, допивая рюмку. — Мне, во-первых, посещения Галаты заказаны. Во-вторых, ссора между мною и консулом столь была серьёзна, что не вижу способов, как её последствия нынче преодолеть. В-третьих, не желаю иметь с галатцами никаких контактов.

Киприан ответил:

   — Это всё решаемо. У епископа Галатского есть идея подновить иконы в старой церкви Входа в Иерусалим. Он бы мог замолвить за тебя слово перед Гаттилузи. И теперь, при сегодняшней ситуации, вряд ли кир Франческо ему откажет.

   — При сегодняшней ситуации?

   — Ведь, насколько я слышал, ваш раздор был на почве покушения на его зятя, Пьеро Барди? И твоих особых отношений с дочкой консула? Нет, не говори ничего, знаю из надёжных источников... Словом, сообщаю тебе: больше нет предмета для разногласий.

   — Вы о чём?

   — Не о чём, а о ком. Две недели назад Пьеро был убит собственным родителем.

   — Господи помилуй!

   — Да, во время драки. Ибо старый Барди чуть не совратил собственную внучку. Представляешь? Дедушку застали с голой девочкой на коленях... Слава Богу, что успели отнять малышку. Сын напал на отца, но отец вышел победителем. Пьеро умер от сабельной раны, Марко в заключении, а тебе пора восстанавливать дружбу с консулом.

Феофан сидел, потрясённый услышанным. Бормотал невнятно:

   — Ах, какой подлец!.. Ей ведь только семь... Как же он посмел?.. Бедная Томмаза!..

   — Удивляться нечему, — сморщил губы иеромонах. — У проклятых латинян — ни стыда, ни совести. Никаких моральных устоев. И святая задача нашей патриархии — воспрепятствовать унии церквей. Соглашайся с поручением кира Филофея — и тем самым ты внесёшь посильную лепту на алтарь благородного дела. Возражения есть?

   — Возражений нет.

   — Вот и превосходно. Сразу, как добьёмся дозволения консула на твоё посещение Галаты, мы тебя уведомим.

Возвратившись домой, Дорифор был рассеян и ходил по комнатам, вовсе не замечая людей и предметов. На вопрос жены, что произошло, отвечал расплывчато, общими фразами: дескать, ничего, предстоит новая работа, надо всё обдумать как следует.

   — Где работа? — приставала Анфиса. — В храме?

   — Да, по-новому написать иконы...

   — Здесь, в Константинополе?

   — Нет, поблизости...

   — В Халкидоне? Хризополе?

   — Нет, в Галате...

   — Как, опять в Галате? — вздрогнула жена.

   — Да, по просьбе самого Патриарха. Обещал уговорить консула... Я не мог ему отказать.

Ясные глаза дочки Иоанна сразу потемнели. Задыхаясь, супруга произнесла:

   — Ну, конечно... Всё ещё надеешься...

   — Я? На что?

   — Ты прекрасно знаешь.

Феофана даже передёрнуло:

   — Прекрати, пожалуйста. Столько лет прошло! Никаких чувств больше не осталось.

   — Может быть, ко мне — не осталось... Впрочем, ты меня никогда по-настоящему не любил. Лишь о ней думал...

   — Прекрати! Или мы поссоримся.

Раскрасневшаяся, дрожащая, женщина упала перед ним на колени и, сложив молитвенно руки, страстно проговорила:

   — Фанчик! Заклинаю! Не ходи туда! Не ломай нашу с Гликой жизнь! — И припала к его ноге, стала обливаться слезами.

   — Дура! — вне себя от ярости закричал художник. — Дура стоеросовая, слышишь, замолчи! — отнял ногу, оттолкнул толстуху.

Та стояла на четвереньках и плакала.

Софиан смягчился и помог ей подняться. Мягко прошептал:

   — Будет, будет. Извини, вспылил. Но и ты тоже хороша — вздумала меня ревновать к собственным фантазиям.

А его благоверная, продолжая вздыхать, повторяла, как заведённая:

   — Не ходи туда... Обещай, что не пойдёшь, обещай, любимый...

Он заверил:

   — Обещаю, что пойду, но не сделаю ничего такого, от чего мы с тобой расстанемся.

   — Правда?

   — Правда.

В комнату вбежала Гликерья, посмотрела на родителей удивлённо:

   — Почему вы плачете?

Феофан протянул ей руку, обнял девочку и поцеловал в тёмные кудряшки:

   — Солнышко моё. Это наши взрослые дела. Пусть они тебя, детка, не тревожат.

   — Но у нас не стряслось никакой беды?

   — Никакой, поверь. Можешь с мамой не сомневаться.

2.

Дорифор закончил росписи Евангелия к сроку, и Василий Данилович, принимая работу, выражал бурные восторги. А потом заметил:

   — На Афоне в Русском монастыре видел я Победоносца, писанного тобою. Чудо, а не фреска. Я стоял пред ней, аки поражённый ударом грома. И жалел, что в Новгороде нашем не сыскать подобных тебе талантов.

Сын Николы ответил:

   — Присылай-ка сюда из ваших, новгородских, паренька посмышлёней. Мы его обучим.

   — Может, и пришлю.

Вскоре появился православный монах из Галаты — передал письмо от епископа. Тот приветствовал живописца и сообщал, что вопрос улажен, консул дал приказ не препятствовать появлению богомаза в генуэзской фактории, более того, он хочет предложить ему снова разместить деньги в банке «Гаттилузи и сыновья». У художника сузились глаза: «Ишь, какой заботливый! Видимо, дела неважнец, если так печётся о новых клиентах. Ну да мне с венецианцами как-то спокойнее». А с поездкой на подведомственную дону Франческо территорию торопиться не стал, всё откладывал со дня на день, вроде ждал чего-то. Наконец, отправился.