Жена лекаря Сэйсю Ханаоки

Корику частенько заглядывала к ним, приносила сласти и другие вкусности; она обожала племянника и щедро изливала на него свою любовь. Но из-за многочисленных обязанностей и жесткого расписания в доме Ханаока визиты ее не затягивались. Сэйсю, в свою очередь, постоянно приходил поговорить с женой и поиграть с сыном. Занятой лекарь отдыхал здесь и душой, и телом.

Каэ тоже была счастлива. Несмотря на нынешние трудности, любовь и доброта окружающих с лихвой возмещали ей потерю зрения. Можно даже сказать, что она заплатила им за свое счастье. Печально, конечно, что она не видит свое дитя и не способна растить его, как все матери, но она ни о чем не жалела. Интуиция помогала ей распознавать посетителей, питающих к ней уважение. Кроме того, гуляя со своей служанкой по Хираяме, она прекрасно знала, что соседи бросают работу, смотрят на нее и кивают друг другу. И главное, местная легенда о Ханаока претерпела заметные изменения – теперь молва прославляла не красоту Оцуги, а преданность Каэ. Единственное, чего героиня не осознавала, так это того, что с момента переезда в новый дом она стала держаться прямо и грациозно, точь-в-точь как покойная свекровь. Кто бы ни появлялся на пороге, он неизменно находил приятную, уравновешенную даму, отдающую отчет каждому своему движению под взором гостя. Она стала очень похожа на Оцуги.

– Каэ… – начал однажды муж.

– Что?

– Не хочешь поехать на горячие источники?

– Не представляю, как мы можем выбраться, вы ведь очень заняты. Еле-еле находите время, чтобы отдохнуть здесь.

– Мне нравится помогать людям. Но… заботиться о тех, кто, скорее всего, и так поправится, для меня этого недостаточно. По правде говоря, мне становится скучно, как только я решу, кого могу вылечить, а кого нет. Противно день и ночь вскрывать нарывы и ставить припарки.

Он лежал на татами, а Каэ сидела рядом, спина прямая, руки на коленях. Во время таких разговоров она все больше помалкивала, давая возможность Сэйсю излить душу и поведать о волнующих его заботах. Вспоминая годы, когда он был с головой погружен в свои исследования, она пришла к выводу, что для него единственный способ обрести счастье – это поставить перед собой важную цель и достичь ее. А поскольку его работа над обезболивающим снадобьем временно завершилась, он стал унылым и раздражительным, прямо как маленький Умпэй, который оживлялся, только получив новую игрушку. Так что жена прекрасно понимала настроение мужа.

– Каэ, мои ноги… Видишь ли…

– Что с ними?

– Совсем одеревенели. Знаю, это все из-за опытов, которые я на себе ставил. Но еще я думаю, что это последствие моего недовольства работой.

Каэ ничего не сказала. Значит, муж тоже пострадал от ядов! Тогда понятно, почему во время их бесед он всегда либо сидел вытянув ноги, либо ложился.

Неожиданно из главного дома послышались крики. Каэ прислушалась, пытаясь разобрать, в чем там дело, а Сэйсю уже встал с татами, когда в комнату ворвался запыхавшийся Ёнэдзиро.

– Дикий бык ударил женщину рогом!

– Куда именно?

– В грудь…

Глаза Сэйсю загорелись.

– Ты сказал – в грудь?

– Да. Левая совсем порвана, похожа на лопнувший гранат. Если бы на ее месте оказался мужчина, рог достал бы до сердца. Но я сильно сомневаюсь, что женщина перенесет этот удар.

– Откуда ты знаешь? Никаких доказательств того, что женщина не сможет выжить после операции на груди, нет. Никто ведь никогда не пробовал. Я иду! Приготовь нитки и настой для промывания раны!

Каэ почувствовала, что ее муж, который сорвался с места и вихрем вырвался из дома, ожил, и ее сердце радостно забилось. Она начала вспоминать все, что слышала на тему хирургии груди – и в день возвращения Сэйсю из Киото, и в ту пору, когда он терзался сомнениями и казнил себя, понимая, что не сможет успешно прооперировать заболевшую раком сестру. Перед внутренним взором Каэ предстала картинка: она сидит рядом с Окацу, а та лежит при смерти, груди раздулись, что твои перезревшие тыквы, такие огромные по сравнению с ее собственными… Она прошептала имя золовки, вознося молитву женщине, умершей более десяти лет назад. Возможно, настало время открыть «законы природы», как мечтал когда-то молодой лекарь Умпэй, и ответить наконец на вопрос: является ли грудь тем самым органом, в котором таится источник жизни и смерти женщины? Каэ попыталась вообразить себе мужа за работой. Глаза красные, дышит тяжело, вот он промывает рану спящей крестьянки, которая лежит на циновке, вот останавливает кровь, наносит болеутоляющую мазь и сшивает грудь… Каэ еще долго молилась. Не за женщину, покалеченную быком, и ее выздоровление, а просто так, не высказывая никаких особых желаний. Все, чего она хотела, – это чтобы Сэйсю обрел новую цель в жизни и погрузился с головой во что-то столь же для него важное, как труд над созданием цусэнсана. В те годы он был так занят своими исследованиями, что даже не замечал царившей между его матерью и женой вражды…

Прошло несколько дней, Сэйсю ни разу не пришел навестить жену. Каэ представляла, как он, словно статуя Будды, сидит возле своей пациентки. Скорее всего, ученики тоже наблюдали – и за наставником, и за раненой женщиной. Каэ поинтересовалась, как прошла операция, у заглянувшей к ней Корику.

– Ну, пока все в порядке, и есть надежда, что она выживет. По крайней мере, так говорят.

– Правда?

– Да. Но если она выживет, то исключительно благодаря внутренней силе. Я слышала, что она жена крестьянина и привыкла к тяжелому труду. Но какие у нее боли! Мои уши давно привыкли ко всяким звукам, но ее стоны даже меня пугают! Мне кажется, обычная женщина такой операции не вынесет. Я помню, как метался брат, когда у Окацу распухла грудь, не знал, что делать. Оглядываясь назад, я думаю, что, если бы он даже и прооперировал ее, она не перенесла бы мучений.

Скромная тихоня Корику в последнее время говорила все с большим воодушевлением и уверенностью в себе. Неизвестно, что именно послужило причиной подобной словоохотливости: то ли долгие периоды молчания Каэ, то ли тяжкие обязанности, которые Корику взвалила на свои плечи после того, как ее невестка ослепла. Но Корику, вне всякого сомнения, попала под влияние царившего в главном доме возбуждения, что и отразилось в этой беседе с Каэ. Не успела она закончить свой монолог, как появился Сэйсю.

– Каэ! – выпалил он, не сумев скрыть своей радости.

– Да?

– Это был всего лишь предрассудок, как я и предполагал! Сказка о том, что жизненная сила женщины сокрыта в ее груди. Теперь я жду не дождусь, когда появится больная со злокачественной опухолью!

– Я так рада! Вот, молилась за вас Окацу, больше все равно ничего сделать не могла.

– Окацу… – Он нахмурился, в голосе зазвенели сердитые нотки. – Я не смог бы спасти ее, даже если бы она пришла ко мне сегодня.

– Почему же?

– До сих пор существует поверие, что лекарь не может помочь своим родственникам.

Каэ потом долго не удавалось выбросить эти слова из головы, они особенно мучили ее после того, как Сэйсю засыпал, или в те ночи, когда муж вовсе не приходил. «Считает ли он свою жену родственницей?» – спрашивала она себя снова и снова. Окруженная теплом и заботой в уютном доме, Каэ ни на минуту не сомневалась в его любви. Но, несмотря на эту уверенность, ей казалось, что она, полагавшая себя в свое время чужой для Ханаока, никогда не сумеет сравниться с родителями, сестрами и братьями Сэйсю. И пребывала в твердой уверенности, что ее муж чувствует то же самое.

Обострившийся слух помог Каэ заметить тяжелое дыхание золовки и скрежещущие нотки, появившиеся в ее голосе. Так вышло, что она первой обнаружила у Корику признаки тяжелого недуга.

– С тобой что-то не так, Корит-тян, я знаю, и это не имеет никакого отношения к переутомлению. Скажи мне, в чем дело?

– Что ты имеешь в виду, сестрица?

– Не увиливай от ответа. Это не по-дружески, не будь такой скрытной.

– Кстати о скрытности, тебя не тошнит? – Корику захихикала, но дыхание участилось еще больше.