Царь Дмитрий - самозванец

Басманов несколько самонадеянно вышел на крыльцо, надеясь урезонить заговорщиков, среди которых было немало его знакомых. Он говорил об ужасе бунта и безначалия, убеждал их одуматься и разойтись по домам, ручался за милость го-

сударя, многократно проверенную. Но заговорщики, подобравшись к боярину, закололи его кинжалами, и первым нанес удар Михайло Татищев, приятель близкий, незадолго до этого спасенный Басмановым от вполне заслуженной ссылки. Едва бунтовщики ворвались во дворец, как вынуждены были остановиться — путь во внутренние покои им преграждали около двадцати немецких охранников. И тут в нескольких шагах за наемниками вдруг появилась фигура Димитрия с саблей в руках. «Я вам не царь Федор! — громоподобно прокричал он. — Меня голыми руками не возьмешь!» Звук его голоса потряс охранников даже больше, чем бунтовщиков, потому что они никакие ожидали увидеть царя во дворце. Один из немцев, лучше других знавший русский язык, обернулся и крикнул Димитрию: «Бегите, государь! Мы честно исполним свой долг!» Другие же в знак согласия стукнули рукоятками бердышей об пол. Димитрий исчез, немцы устлали своими израненными телами всю лестницу до самого верха.

Даме известно лишь, что стрельцы, подобравшие раненого царя, окружали его столь плотной стеной, что никому не удалось разглядеть, что происходило за их спинами. Но Димитрий точно был там, это подтвердили люди, хорошо знавшие его голос. Димитрий вел переговоры с бунтовщиками, сначала пробовал уговорить их, напоминая о присяге, и привлечь на свою сторону обещаниями наград и жалованья, наткнувшись же на непрекращающиеся обвинения в самозванстве, сменил тон, стал требовать свидания с матерью, потом дозволения переговорить с народом с Лобного места и даже намекал, что там он чистосердечно расскажет свою историю. «Да он просто время тянул!» — помнится, смекнул я тогда. Когда же бунтовщики на все предложения Димитрия ответили грубой бранью, то в переговоры вступили стрельцы. Теперь они требовали присутствия инокини Марфы: «Если он сын ее, то мы умрем за него, а если царица скажет, что он самозванец, то волен в нем Бог». Когда же им было в этом отказано, принялись выторговывать себе награду. Тут терпение бунтовщиков лопнуло, и они в упор расстреляли стрельцов из пищалей. Когда стрельцы рухнули на землю, открылся вид на коренастого, одетого в одну лишь короткую нижнюю рубаху человека, который извивался, пытаясь выбраться из-под придавивших его тел. Рядом с ним лежало сваленное кучей царское одеяние. «Наверно, ему хотели перевязать рану», — высказал кто-то предположение. Но это уже никогда не проверить, потому что вперед выскочили два злодея, Ванька Воейков и Гришка Валуев, и разрядили в царя свои пищали, а за ними и другие налетели и стали сечь тело саблями. Когда же жажда мести была удовлетворена и страсти немного остыли, среди бунтовщиков начались споры. Большая часть из них были дети боярские из вотчин Шуйских, направлялись они по призыву царя в лагерь под Ельцом, проезжая же через Москву, были соблазнены Шуйскими и вовлечены в заговор. Люди они были простые, о том, что в Москве в последний год происходило, знали понаслышке, Димитрия никогда не видели, их нетрудно было убедить, что на троне московском сидит самозванец, тем более что анафему Расстриге и Самозванцу они не раз в церкви слышали. Но речи Басманова, самого царя и стрельцов пробудили в них сомнения, и они стали требовать у своих главарей, чтобы царица Мария при них признала, что убитый — не ее сын. Так заговорщики оказались у Вознесенского монастыря. Мария обрушилась на них с проклятиями и упреками: «Раньше спрашивать надо было! — но, разглядев тело, вдруг успокоилась: — А этот, конечно, не мой сын!»

Закончив расспросы и возвращаясь в свой дворец, я остановился на месте последнего боя. Стрельцы убиенные лежали рядком, одежды царской и след простыл, на земле валялось лишь чье-то грубое и не очень чистое исподнее, на которое никто не покусился. Там же в заборе была калитка потайная, невысокая, мне до пояса. Стоя рядом, я незаметно, но сильно нажал на нее коленом. Калитка не подалась, запертая изнутри. «Если ее запер Димитрий, то он спасен, — подумал я, — а если не Димитрий, тогда где он?»

— Верные стрельцы спасли Димитрия, — рассказывал я немногим позднее княгинюшке, — один из храбрецов, похожий на Димитрия статью, отдал ему свою одежду, сам же начал

обряжаться в платье царское. Димитрий скрылся в калитку потаенную, стрельцы же пали все до единого, телами своими закрывая его исчезновение.

— Хвала Господу! — воскликнула княгинюшка и осенила себя крестным знамением.

Тут доложили о возвращении Николая, я приказал немедля провести его к нам. Рассказ Николая немало подивил нас. Оказалось, что все силы заговорщиков почти исчерпывались теми двумя или тремя сотнями, что проникли в Кремль и напали на царский дворец. Видно, Шуйским не удалось склонить к измене государю ни большую часть бояр, ни двор царский, ни стрельцов, ни народ. Зато в остальном они проявили змеиную хитрость и сатанинскую смекалку. Понимая, что народ, стрельцы и поляки стеной встанут на защиту государя, Шуйские задумали столкнуть их между собой. Это они тайно науськивали народ на поляков и пустили слух, что уже назначен судный день. Тут им невольную помощь оказал воевода Мнишек, который уговорил Димитрия отрядить часть стрельцов на защиту польских подворий.

Набат не был сигналом к началу бунта, он должен был возбудить народ, спокойно занимавшийся своими делами повседневными, и выманить на улицу немцев-наемников и поляков. Немногочисленные приспешники Шуйских из купеческих семейств, заранее расставленные в разных местах Москвы, принялись громко кричать: «Кремль горит! Все в Кремль!» Люди устремились к Кремлю. Но Шуйские не стали их дожидаться, на Красной площади и в Китай-городе народу всегда изрядно, толпа собралась в мгновение ока. «Братья, поляки хотят убить царя и бояр, не пускайте их в Кремль!» — обратился к ней Василий Шуйский. Люди бросились к подворьям поляков, распространяя страшную весть и увлекая за собой помощников, сбегавшихся со всех концов Москвы.

Князь Василий Шуйский, не медля, отправился к воротам Фроловским и, указывая стражникам на возбужденную толпу, возгласил: «В Москве бунт! Необходимо известить и защитить государя!» Стражники, знавшие великого боярина, распахнули перед ним ворота. Что дальше в Кремле произошло, мы лучше Николая знали.

Тем временем немцы-гвардейцы не дремали, расслышав набат и быстро разобравшись, что никаким пожаром и не пахнет, они выстроились в боевой порядок и, печатая по своему обыкновению шаг, под развернутыми знаменами двинулись к Кремлю. Но ушЛи недалеко, смекалистый народ московский завалил все улицы на их пути бревнами и рогатками, не имея приказа государя стрелять по толпе, наемники были вынуждены свернуть знамена и отступить.

Поляки были более беспечны, многие в этот час, а был уже пятый час дня, не пробудились после попойки вчерашней, так что вооружиться они успели только для собственной защиты, когда люди московские уже плотным кольцом окружили их подворья и завалили бревнами ворота, препятствуя выходу. Тут план Шуйских не в полной мере удался. Если бы поляки выступили из своих домов, им бы несладко пришлось, могли и перебить. На стороне поляков был опыт и оружие, на стороне людей московских — многочисленность, узкие улочки и обилие простых метательных снарядов. Да и стрельцы еще не ясно, как бы себя повели, приказано было защищать поляков, но ведь православных бьют! Атак поляки отделались потерями минимальными. Лишь один дом — Сигизмунда Тарло — был захвачен и разграблен, да и то по неосторожности хозяина. С обитателями же ничего не сделали, только Тарлиху вместе с ее польскими служанками раздели донага и погоняли в таком виде по улице, чтобы прочувствовали, какого нашим женщинам приходится, когда ляхи на их честь покушаются. Погибло же всего несколько попавшихся под горячую руку поляков, что засиделись по кабакам или возвращались домой со свиданий любовных, да еще аббат Помацкий, которого застали за исправлением обедни.