Степные рыцари

— Он хороший был, добрый, — печально закончила свой рассказ юная турчанка. — Но вот погиб.

— А может быть, и не погиб, госпожа, — возразил толмач. — Слышал я, что не все казаки в тот раз утонули. Многие вернулись в Азов.

Лицо Фатимы просияло. Она недоверчиво посмотрела на толмача.

— Ты говоришь, что, может быть, он и не погиб?

— Вполне даже возможно.

С той поры Фатима стала неспокойна. Старый толмач заронил в ее душу сомнение. «А ведь, может быть, и в самом деле он остался жив? — думала она. — Почему я не подождала возвращения казаков из похода, поверила на слово крымскому послу Коземрат Улак-аге?»

Среди придворной знати разнеслась весть о том, что турецкие войска скоро выступят освобождать Азов от казаков, засевших в нем. Все говорили о казаках озлобленно, с ненавистью, говорили, что они варвары, жестокие дикари, что казаков щадить нельзя, надо их всех уничтожить.

Фатима слушала такие разговоры со страхом. Что же будет с ее Гурьяном, если он жив? Возьмут турки Азов, убьют Гурейку. И она решила его спасти, во что бы то ни стало спасти.

Но Фатима даже не представляла себе, как она может это сделать. Ей казалось, что если бы она попала под Азов и присутствовала при штурме крепости, то сами обстоятельства на месте подсказали бы, что нужно делать.

Но как же попасть под Азов? Если убежать туда, то ее поймают и вернут обратно. А еще хуже, попадет в руки каких-нибудь кочевников и ее продадут в ясырь. Надо что-то придумать другое.

Любовь женщины всесильна. Она ломает каменные стены, ворочает горы. Во имя любви женщина может пожертвовать своим именем, богатством, даже жизнью. Она делает ее хитрой, лукавой, изворотливой.

Любящая женщина, если захочет, может сделать многое. А хрупкая, маленькая Фатима любила, и она хотела спасти любимого человека.

Придя как-то к султанше, Фатима упала перед ней на колени, расплакалась:

— Что с тобой, дочь моя? — изумилась ее слезам султанша и подняла девушку с пола. — Какое горе тебя гнетет?

— Владычица, — сказала Фатима. — Я слышала, что войска великого султана выступают к Азову.

— А тебе что от этого?

— Я знаю, что войска султана многочисленны, они храбры и доблестны. Как только подойдут они к Азову, я уверена, дикие казаки при виде их придут в трепет и сдадут крепость победителю… Во дворце моего отца спрятаны драгоценности. Я знаю, где они находятся. Когда я бежала из Азова, я не могла их с собой взять… А теперь я боюсь, что солдаты султана, ворвавшись в Азов, предадут все огню и мечу. Могут быть разграблены и мои драгоценности.

— Ты скаредна, дочь моя, — недовольно сказала султанша. — Неужели тебе недостаточно того, что тебе дала я? И великий визирь обеспечил тебя всем необходимым.

— О нет, великая владычица! — вскричала Фатима. — Мне этого вполне достаточно для моей жизни. Даже слишком много. Но в азовском дворце запрятаны такие вещи, которые мне дороги как память о моих дорогих родителях, сестре и брате…

Не сразу решилась отпустить Фатиму в Азов султанша. Ну а потом, когда она поговорила об этом с визирем и тот сказал, что ничего плохого в том не видит, если Фатима съездит в Азов за своими вещами, согласилась.

Она пригласила к себе сераскира и попросила его взять под свое покровительство и наблюдение Фатиму.

А вскоре Фатима узнала, что и Мустафа был приписан к ставке сераскира в качестве толмача и тоже направлялся под Азов.

Через много дней путешествия по морю Фатима наконец попала под Азов. Недалеко от роскошного шатра сераскира ей тоже разбили удобный, просторный шатер. Ее кормили со стола сераскира, прислуживали рабы-негры и гречанки-невольницы. Для Фатимы, как для знатной особы, были предоставлены все удовольствия. Если нужно, то она могла позвать к себе сераскирских музыкантов и танцовщиц, которые развлекли б ее. Но Фатима не пользовалась этим: ей не нужно было веселья.

Часто Фатима выходила из шатра и пристально всматривалась в зубчатые стены Азова. На стенах крепости маячили маленькие фигурки казаков. Девушка пытливо вглядывалась в них, как бы стремясь разглядеть среди них Гурьяна.

«Жив ли он? — думала она. — Может, этот толмач вселил в меня надежду лишь из жалости?»

Но нет, толмач был прав. Однажды он пришел в шатер к Фатиме и сообщил ей, что был с парламентерами в крепости и видел там Гурьяна. Фатима, страшно побледнев, едва не лишилась чувств.

— Правду ли ты говоришь, Мустафа? — схватила она его за руку.

— Клянусь аллахом, госпожа, — сказал он. — Я даже, разговаривал с ним.

От сильного волнения девушка долго не могла вымолвить слова. Потом, приложив руку к бурно стучавшему сердцу, она спросила:

— Помнит ли он меня?

— О госпожа, еще как помнит! Когда я сказал о том, что ты у стен Азова, он так обрадовался.

У Фатимы лучисто засияли глаза. Она сунула толмачу несколько золотых монет. Тот поцеловал ей руку и прошептал:

— Во мне будь уверена, госпожа. Я всегда помогу тебе.

Бродя по вражескому лагерю, Гурьян не знал, куда себя девать, куда приспособить.

Везде, куда ни глянь, рябит в глазах от яркости и красочности разноцветных одежд: зеленые, красные; синие куртки и шальвары, белые тюрбаны и чалмы. Всеми цветами радуги на солнце брызжет сверкающее дорогое оружие.

Турки, татары, черкесы, ногайцы, немцы, венецианцы, молдаване, валахи и многие другие представители народностей, подвластных Турции, свободно расхаживали по лагерю, словно по ярмарке.

Хотя опасного для Гурьяна и ничего не было — на него никто не обращал внимания, но все-таки казак чувствовал скованность, смущение оттого, что у него еще не было определенного плана действий… Он надеялся на «авось». А вот оно-то сейчас его и подводит.

За турецкими войсками, как и за всеми армиями мира того времени, под Азов притащились на фургонах жадные торгаши, Они раскинули на биваке свои палатки и харчевни, бойко торгуя товарами первой необходимости и хмельными напитками.

Гурьян как раз проходил мимо одной из таких харчевен. Ему захотелось зайти выпить ковш браги, Турецкими и немецкими деньгами его снабдили в крепости.

Присев за грубо сколоченный из досок стол, Гурьян стал пить брагу. Напротив него сидел немец. Гурьян взглянул на него и оторопел: это был не кто иной, как Иоганн, который несколько лет назад пришел с запорожским отрядом под Монастырский городок, а потом при штурме казаками Азова проводил подкопы под крепостные стены. С его помощью и была взята крепость.

За пять лет, что прошло с того времени, немец обрюзг, ожирел, стал рыхлым.

— Спаг, — сказал охрипшим голосом немец, коверкая турецкие слова. — Поставь ковш вина… Голова с похмелья трещит, а в кармане ни гроша.

Гурьян заказал вина. Немец с жадностью схватил дрожащими руками ковш:

— Спасибо тебе, друг, отвел душу!

Большими глотками он стал поглощать вино и сразу же захмелел, глаза его весело заблестели.

— Ты, спаг, видать, хороший человек, — подмигнул он хитро Гурьяну. — Если поставишь еще ковш вина, я тебе могу рассказать интересные вещи.

Юноша купил ему еще штоф вина, надеясь что-нибудь выведать у него в отношении подкопных работ.

— Я где-то тебя видел, спаг? — болтал пьяный немец. — Лицо что-то твое мне знакомо…

— Может быть, где и встречались.

— Возможно. Знаешь, спаг, я крепость азовскую как свои пять пальцев знаю, — растопырив руку, показал ее немец Гурьяну. — Вот. Все ходы и выходы знаю. Никто лучше меня не знает ее. Поэтому сам сераскир дорожит мной… Но вот денег мне на руки не дают, говорят, пропьешь. Я, конечно, люблю выпить, но я не пьяница. Честное слово, нет. Не дают в рот капли вина. Разве можно так жить?.. Говорят, когда подкопы подведу под крепость, тогда и деньги и вино будут мне… Сколь душе моей угодно… Хоть залейся. Но это ждать надо, а мне хочется сейчас выпить… Спасибо тебе, спаг. Вовек не забуду. Как тебя зовут?

— Ахмет.