Федор Волков
Федор Волков читать книгу онлайн
Роман-хроника посвящен жизни и творчеству Федора Григорьевича Волкова (1729–1763), русского актера и театрального деятеля, создателя первого постоянного русского театра.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Все захохотали.
— Ну, спасибо, братцы, — сказал взволнованный Федор. — Кабы знали вы, как вовремя потрафили!.. Лучше и нельзя.
— В точку, значит? — засмеялись рабочие.
— Уж так-то в точку! Баре наобещали, да на попятную. А свое что было, мы с Серовым просадили вчистую.
— Ну, Серов, чай, не все, — сказал кто-то.
— Кто его ведает? Сказывал, больше не в силах.
— Поддержим! Не робей, воробей! — подбодрял Ефим.
— Растроган я, друзья, — говорил Федор. — Чую, немало трудов стоило вам оное.
— Труды — что! Лаптей много истрепали за зиму, бегаючи, — не унимался веселый Ефим. — Когда мекаешь комедии-то в дело двинуть, Григорьич?
— Дворовую — в воскресенье зачнем. Милости прошу всех. Гостями дорогими будете. И ребят других тащите, всем добрые места будут, не в пример прочим. А ту, что строится, — надо быть, не раньше осени. По-теплому она будет.
— Важно! В зиму-то оно и пристань нам. А то по нарам валиться — бока болят, в кабак бежать — сугробов дюже много. Да на пуговицы анафема-целовальник и не отпущает, — балагурил Ефим.
— Да, вот чего, Григорьич, — вспомнил Анфим. — Наказ от робят: задарма чтоб не пущать. Пеню положь каку малую. На оборотку чтоб было. Чистоган, значит. И с сарая також.
— Нет, братцы, в сарае пущай уж как было остается. А с театром — посмотрим. Задачку вы мне задали, ребята. Ценна ваша помощь и благовременна. Токо как я с вами рассчитываться буду? В кой срок вернуть смогу?..
— Каки расчеты! — загалдели голоса. — И с кем расчет вести? Поди, упомни всех, кто давал! Айда, робя! Не праздник, чай. Хозяева, поди, скулят и то…
— Прощенья просим, Григорьич. Бывай здоров.
— Помните, ребята, сие пай ваш в дело. Хозяева вы теперь равные, — говорил Федор, прощаясь с каждым за руку.
— Пай, пай, ладно! Пошли, робя!..
Федор проводил гостей до ворот. Он был сверх меры доволен нежданной помощью и горд сознанием, что его дело, оказывается, далеко не безразлично для тех, кому каждый грош достается потом и кровью. Сознание понятой полезности дела воодушевляло его.
Когда Федор Григорьевич подходил к дому Майковых, уж совсем смеркалось. От огромного запущенного сада пахло сыростью и распускающимися почками. Без конца перекликались какие-то две неизвестные Федору птички, и все одними и теми же словами: «Тилинь-тинь-тинь-тинь!.. Тилинь-тинь-тинь-тинь!..» Федор невольно замедлил шаги и долго слушал их переговоры. В переводе на человеческий язык получалось что-то вроде: «Поди-ка ко мне… Поди ты сюда…» — и так без конца.
Широкие ворота господского дома были открыты настежь. Во дворе, у самых ворот, конюх или кучер лениво, одной рукой, подгребал граблями натрушенное сено. Бесконечно тянул одно и то же:
Свободною от работы рукою певец зажимал левое ухо — для звучности. Увлеченный своей музыкой, он не слышал оклика Федора Григорьевича. Пришлось повторить дважды.
— Ты, что ли Егор?
— Ась?
— Ты, Егор?
— Егор весь вышел, а я за него, — неторопливо ответил незнакомый голос.
— Как барин?
— Барин-то? А барин, как барин. Ништо ему… Не наше горе…
Федор махнул рукой и направился к крыльцу. В доме ни одного огонька. Постучал раз, и два. Не открывают. Постучал сильнее и продолжительнее. Где-то хлопнула дверь. Послышались шаги. Федор покашлял.
— Кто тамо-тка?
— Я… Волков.
Долго отодвигали тяжелый засов. Дверь открылась. Старый слуга, которого в доме все звали Кирюшкой, поднял с пола зажженный фонарь.
— Здравия желаю, Федор Григорьевич.
— Здравствуй, Кирюша. Барин дома?
— Никак нет. Барин изволят быть уехадши. А барышни?
— Не изволят принимать. Недужны дюже…
— Как? Все три?
— Никак нет. Токмо две персоны…
Наверху лестницы со звоном распахнулась стеклянная дверь. На площадку стремглав выскочила растрепанная, возбужденная мадам Любесталь с медным шандалом в руках.
— О, mon Dieu! Mon cher ami!.. Quel horreur! [43]
— Что случилось, мадам? — в тревоге закричал Федор, взбегая на верхнюю площадку лестницы.
— О! Я биль под арест! Ви подумай, мосье! Я, французски гражданка, биль под арест! Чулян! Под лестниц! Под страж!.. О!.. О!.. Я, его подруг жизни!..
Она хватала за руки Федора, обливая и себя и его растопленным салом с шандала.
— Успокойтесь, мадам… Говорите толком, что случилось?
Мадам Любесталь с треском, как барабанную дробь, просыпала целый поток французских проклятий.
Она была в каком-то бесформенном капоте, в клочья изодранном на груди. Ни парика, ни пудры. Жидкие седые косички беспорядочно торчали во все стороны. Глаза метали искры. Губы работали с поразительной быстротой, ни на мгновение не останавливаясь и разбрасывая брызги во все стороны.
Поставив шандал на балюстраду лестницы, она что-то представляла в лицах, ни на секунду не ослабляя потока слов.
Выждав момент, когда француженка захлебнулась, наконец, словами и закашлялась, Федор сказал:
— Мадам, поймите, что я ничего не понял. Вы говорили на языке мне не знакомом. Вся ваша прекрасная декламация пропала даром. Не будете ли вы добры повторить все это сначала, но по-русски?
Мадам Любесталь, повидимому, начинала приходить в себя. Она подбирала свои косички, терла лоб, хмурила брови, как бы с трудом собирая растерянные мысли. Наконец, сказала почти спокойно:
— Они уехаль.
— Кто? Куда?
— Стари тигр и Танья. Моску.
— Иван Степанович и Татьяна Михайловна? В Москву?
— Оу да, мосье. Я же все сказаль…
— Когда? Когда сие случилось?
— Когда? Когда биль еше темно. Прежде два слюг виносиль маленьки птичка в дормез. Потом посадиль туда эти ужасни тигр. Et c'est tout… [44] О, мосье! Птичка биль как неживой. Ми ничего не предвидиль… Я питаль вирвать птичка из когти тигр, а он… О quelle horreur! — Тигр наказаль слюг посадиль меня темниц, под лестниц, и там держаль до вечер. Меня! Французски гражданка и свой подруг жизни!.. О, mon Dieu, mon Dieu!.. Я желаль положить руки на себя, мосье.
Федор молча повернулся и начал медленно спускаться с лестницы. Вслед ему неслись неистовые вопли мадам:
— Мосье!.. Мосье!.. И ви меня покидаль! О, каки ужасни людь!..
Федор больше ее не слушал. Он молча, не оборачиваясь, спустился с крыльца и медленно пошел прежней дорогой вдоль сада. Две неугомонные птички все еще перекликались:
«Поди-ка ко мне… Поди ты сюда…»
В дальнюю дорогу
Подходило к концу второе лето существования комедии в кожевенном сарае. Из новинок за все лето была показана только одна маленькая комедия Сумарокова «Трисотиниус». Да по настоянию о. Иринарха показали «Трагикомедию о Владимире», ранее отправленную в соборном доме. Новых пьес не было. Зато все старые были вытвержены на зубок; каждый знал и свои и чужие роли. Играли, не пропуская ни одного праздника. Трагедии «Хорев», «Синав и Трувор», «Артистона», «Гамлет» — сменяли одна другую. Не забывали и комедий: шли «Бедный Юрген» и «Всяк Еремей».
«Титово милосердие» было совсем готово, и перевод и партитура. Шло усиленное разучивание музыки сборным, очень своеобразным оркестром, а также — довольно несложных номеров пения некоторыми участниками.
Опера приберегалась к открытию «большого театра», Изменился значительно состав смотрителей, по сравнению с прошлогодним.
Городская знать почти перестала посещать сарай. Зато от своей публики положительно не было отбоя, сколько бы раз ни повторялась одна и та же «комедия». Ни о Татьяне Михайловне, ни о самом Майкове не было никаких известий. Они как в воду канули.