Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)

— Понимаю твою боль за землю Русскую, Борис Василькович. У самого душа не на месте. Был ко мне гонец из Новгорода, просил заступиться. Но что я смогу с одной переяславской дружиной? Спровадил его к великому князю, но тот и ухом не ведет.

— Да почему? Почему Ярослав мешкает?! — гневно выкрикнул Борис Василькович.

— Был у меня тайный человек из Владимира. Две недели назад дядюшка мой, Ярослав Ярославич, послал гонцов в Золотую Орду. Ведь ты, князь, не хуже меня ведаешь, что Ярослав и шагу ступить не может без приказа Менгу-Тимура. А повадки ханов ты лучше меня знаешь. Они считают Русь своей вотчиной. Месяцами, а то и годами послов в ожидании приема томят. Но мнится мне своим умишком, что на сей раз Менгу-Тимур не задержится с ответом. Он повелит Ярославу собирать дружины на западных иноземцев, ибо война Орде выгодна. Русь и Запад гораздо обескровят свои силы, а Орда, улучив момент, бросит свои полчища и на обессиленную Русь, и на ослабевший Запад, да так, что поставят весь мир на колени. Сие — заветная мечта чингисида Менгу-Тимура. Он пытается сделать то, чего не смогли достичь его ни Гаюк, ни Батый. Да что я тебе говорю. Об этом мне поведал в свой последний приезд твой боярин Корзун. А ему — твоя матушка. Таким сведениям — цены нет. И как только княгине Марии сие удается?

— Всё достоверно, князь Дмитрий. Матушка еще со времен хана Сартака, сына Батыя, наладила тесные связи с повелителем Золотой Орды. Тот норовил обратить татар в христианскую веру, за что и поплатился. Его дядя, хан Берке, задушил своего племянника подушкой, но тайные лазутчики княгини Марии до сих пор находятся в Золотой Орде и добывают ей нужные сведения.

— Надеюсь, Ярослав Ярославич об этом не изведает?

— Мыслю, не изведает. Это бы означало смерть княгини Марии.

— Зело рискует, Мария Михайловна, — покачал головой Дмитрий.

Он помышлял задать вопрос о лазутчиках княгини, но сдержал себя, посчитав свое любопытство нескромным.

А княгиня Мария действовала через своего надежного боярина Корзуна, кой дважды в год, водным и санным путем отправлялся по Волге в Сарай-Берке, «задабривая» хана и его приближенных подарками. Один из сановников, бывший близкий друг царевича Джабара (кой ныне под именем Петра обосновался в Петровском монастыре Ростова), принимал соболиные и бобровые меха в своем белом шатре и передавал боярину свежие вести. Другие сведения шли через Лазуту Скитника, кои он также получал от одного из приближенных хана. (Жадны же татары на дорогие меха, серебряные и золотые гривны. Вот уж впрямь: золото не говорит, да чудеса творит).

Борис Василькович как-то посетовал:

— Сколь же добра мы посылаем поганым. Казны не наберешься, матушка.

Но княгиня казны не жалела:

— Богатство — вода: пришла и ушла.

— Народ и без того вконец оскудел от поборов. Едва концы с концами сводит.

Княгиня тяжело вздохнула:

— Ведаю, Борис. Народу как никогда тягостно. Мне страшно не хочется обижать простолюдина, но те сведения, кое мы добываем от ордынцев, перекрывают всякую нужду. Вспомни шестьдесят второй год. Если бы не верные вести о разгоревшихся раздорах между ханами, мы бы не ударили в вечевой колокол, и не добились того, что ныне живем без татарских численников и баскаков. Ныне сами дань собираем. Аль того не стоят подарки ханам?

— Прости, матушка. Ты и на сей раз права…

А беседа продолжалась. Она для того и состоялась, чтобы каждый из князей высказал свои предложения, как быть в такую лихую годину и что предпринять. Пока ни тот, ни другой князь ничего не предлагал, хотя у каждого был свой план. Обычно на ратных советах первым высказывался старший среди князей, другие — либо его поддерживали, либо ставили его слова под сомнение и выдвигали свои суждения.

Князь Дмитрий понимал, если он сейчас, не выслушав Бориса Васильковича, начнет предлагать свой план, то ростовский князь, видя, как нарушается старозаветный обычай, может и осерчать.

Дмитрий не нарушил дедовских правил. Он с подчеркнутым уважением спросил:

— Обстановка довольно сложная, князь Борис Василькович. Запутанная. Только достойный муж в ней может разобраться. Не подскажешь ли, князь, как нам дальше поступать?

Борис Василькович был удовлетворен. Он-то думал, что Дмитрий, уже показавшим себя дальновидным человеком и опытным воеводой, начнет сам давать советы, сам укажет наиболее верный путь к спасению Отечества, но, знать, он этого пути не ведает. Не семи же пядей во лбу у этого семнадцатилетнего юноши.

— Есть мыслишки, князь Дмитрий. Надлежало бы, не дожидаясь приказа Ярослава Ярославича, собрать в единое войско Ростово-Суздальские дружины и двинуть их к Новгороду. На Волхове объединиться с псковитянами и новгородцами и дать твердый отпор иноземцам, да такой зубодробительный, дабы и Запад и хан Менгу-Тимур перестали помышлять о новых нашествиях на Русь.

— Отменно, князь Борис Василькович… Но не посоветуешь ли, как без приказа великого князя собирать дружины?

— И на это отвечу, князь Дмитрий, — степенным, значительным голосом молвил Борис Василькович. — От меня и княгини Марии посланы гонцы во все города великого княжения. Мария Михайловна еще раньше заимела добрые отношения со многими князьями. Не случайно набатный звон прогремел пять лет назад над всей Ростово-Суздальской землей. Мы с княгиней уверены, что и на сей раз города отзовутся.

— А Ярослав будет сквозь пальцы смотреть?

— Уж, коль остальные князья надумают сбиться в один кулак, Ярослав со своей владимирской дружиной не пойдет на междоусобную войну.

— А коль Орду наведет?

— И я, и княгиня Мария убеждены, что Менгу-Тимуру ныне не с руки набрасываться на Русь. Ты, князь, уже толковал, что Менгу-Тимуру куда выгодней, если Русь жестоко сцепится с Западом.

— Мудрен и глубоко взвешен твой план, князь Борис Василькович. Спасибо за науку.

Ростовский князь сдержанно улыбнулся.

— Да уж пришлось покумекать.

Всё, что предлагал Борис Василькович, давно уже созрело в голове Дмитрия. (Боярин Корзун, посланник княгини Марии, внес немалую лепту), но он не стал выдавать себя, чтобы еще больше расположить к себе ростовского князя. В будущих планах Дмитрия, Борис Василькович должен занять значительное место.

— В Литве, как мне стало известно, большие силы собрал Воишелк. Тебе знакомо это имя, князь Дмитрий?

— Весьма. Очень коварный и жестокий человек. Он то надевает рыцарские доспехи и проливает реки крови, то уходит в монастырь, облачается в рясу монаха и занимается богоугодными делами. Ныне он вновь взял в руки меч. Прозвище Воишелка — «волк в овечьей шкуре». Ему ни в чем нельзя доверять, как и его покойному отцу, королю Литвы Миндовгу. После смерти отца, Воишелк, находясь в обители, кою он сам воздвиг на реке Немане, на кресте поклялся, что продолжит жизнь свою в тихой келье и что никогда, как добрый христианин, не будет мстить врагам Миндовга, тем более своему брату Довмонту, кой не раз громил войска короля. Но волк — есть волк. Он сбросил с себя рясу доброго христианина, вышел из монастыря и с небывалой жестокостью стал убивать врагов отца. Расправившись с ними, он провозгласил себя королем Литвы и ныне, как доносят мне гонцы из Новгорода и Пскова, намерен взять эти города.

— Но в Пскове сидит его родной брат Довмонт.

— Увы, князь Борис Василькович. Мы живем в ужасном мире, когда брат идет войной на брата, дядя на племянника, сын на отца. И примеров тому несть числа.

— Да уж ведаю, князь Дмитрий. Нагляделся за свою жизнь на междоусобицы… Но слышал я, что королем Воишелком даже в самой Литве многие недовольны.

— Воистину, Борис Василькович. Народ Литвы долгие годы жил в добром согласии с Русью. Больше того, еще два века назад Литва помышляла встать под защиту Руси. Русские же князья благоприятный момент упустили, но и ныне есть возможность не только отвратить отряды Воишелка от русских земель, но и воссоединиться с Литвой.

— Что-о-о? — протянул Борис Василькович. Слова переяславского князя были для него полной неожиданностью. — Возможно ли сие, князь Дмитрий?