Вьетнамский кошмар: моментальные снимки

А Нери всё нипочём.

Он вернулся, выпустив из брюк парадную рубашку, закатывал под лоб глаза и облизывался, как кот, сожравший канарейку.

– Первый раз после того, как помочил конец в Санта-Фе.

– Да ладно, Нери, – промычал Сейлор.

– Мне всё равно, веришь ты или нет.

– Не болтай глупостей, чёрт возьми!

– Ах, что за лапочка…

В казарме я подружился ещё с тремя чикагцами : Крисом Сиверсом, Джорджем Карлоффски и Диком Саттлером. И, наконец, был ещё Бобби Паркер из Сан-Франциско.

Паркер, выше шести футов росту и чёрный, как смоль, рассказывал, что недолго встречался с одной принцессой, потом переключился на другую, и последняя цыпка забыла о нём, как только его призвали. Он так к нам привязался, что мы его прозвали 'Орео'.

Моральные и физические издевательства в лагерях начальной и повышенной подготовки преследовали несколько целей. Во-первых, закалить нас, привести в форму. Тот, кто не может выдержать нагоняй и пинок в задницу, не сможет выдержать тяжкие испытания и трудности в бою.

А трудности, выпавшие на нашу долю в Форт-Полке, были ничтожны по сравнению с ужасами войны. Во Вьетнаме, говорили инструктора, любой из товарищей, с которым ты прослужил шесть месяцев, мог подорваться на мине-сюрпризе. Ты видишь его вспоротый живот, видишь, как вываливаются кишки, и ничего не можешь сделать, назад ничего не вернуть. Или, например, во время перестрелки ты оборачиваешься, и чьи-то мозги брызжут тебе в лицо. Вот что действительно ужасно. И если не можешь осилить подготовку, если не можешь собрать волю в кулак и выдержать ругань и тычки, то наверняка скиснешь под огнём.

Жёсткое обращение было призвано снизить понимание собственной ценности, отучить от мирной жизни, заставить чувствовать себя ничтожествами, пока не придёт осознание значимости быть солдатами армии США.

И мы упорно трудились, доказывая, что отвечаем всем требованиям, что можем взвалить на себя эту тяжесть и вернуться за дополнительной порцией. Наши гордость и мужество были в опасности. Мы должны были выдержать этот тест или потерять лицо. Унижения были частью обряда посвящения в мужчины. И обряд этот не будет полным, пока мы не доберёмся до Вьетнама и не примем боевое крещение.

Потерпеть поражение означало стать слабаком в собственных глазах и в глазах окружающих. Слабость, нытьё и сопли – вот тот вирус, от которого каждый солдат отчаянно пытался избавиться.

Подъём по-прежнему был самой большой неприятностью. Раздаётся резкий звук трубы, усиленный громкоговорителем. Сержанты орут 'ПОДЪЁМ!', и яркий свет слепит глаза. Пронзительные свистки режут ухо. Начинается бешеная гонка в туалет, потом – бриться, мыться, одеваться, приводить личные вещи и казарму в порядок и лететь на построение.

Я ворочаюсь и думаю, что это шутка. Ведь я только что уснул, трам-тара-рам! За окном ещё темно. В небе до неприличности полная луна. Но командиры отделений начинают там, где заканчивали сержанты-инструктора, и гавкают 'ПОДЪЁМ, КОЗЛЫ! ШЕВЕЛИТЕСЬ, ГОВНЮКИ, БРОСАЙТЕ ЧЛЕНЫ И ХВАТАЙТЕСЬ ЗА НОСКИ. ВОН ИЗ КОЙКИ, ПОДЪЁМ!'

Командир отделения приказывал кому-нибудь чистить унитазы, и в ответ неслось : 'КУСОК ДЕРЬМА ТЕБЕ В ГЛОТКУ, СУКИН СЫН!'.

Командир доставал список нарядов и приказывал другому натереть пол.

– САМ НАТИРАЙ, КРЕТИН! – визжал солдат, но тёр глаза и выскакивал из койки.

Такому переругиванию не придавалось большого значения : работа делалась – это самое главное.

Мы прыгали тут и там, демонстрируя друг другу приёмчики рукопашного боя, как мистер Джон Уэйн, и орудовали шваброй, как винтовкой со штыком.

Вот один принял боевую стойку, собираясь врезать соседу дубиной, и мы подбадриваем его громкими криками.

– ДУХ ШТЫКА УБИВАТЬ! СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ! УБИВАТЬ ВЕСЕЛО!

Шут гороховый вообразил себя жестоким дикарём, готовым выпустить потроха Чарли Конгу, чья тень маячит перед нами.

– Парируй – раз, руби – два, бей прикладом, выпад, коли, коли…Я крутой, худший из худших, хитрейший из самых хитрых… Всех прикончу.

Наконец этот парень с лужёной глоткой закончил песнь смерти и зарычал, как бенгальский тигр.

В Тайгерлэнде на каждом углу торчали деревянные щиты с намалёванными картинами и соответствующими лозунгами под ними : 'ВРЕЖЬ КОНГУ' и 'ПОБЕДЯТ АГРЕССИВНОСТЬ И ОГНЕВАЯ МОЩЬ'. Уча нас расизму и ненависти к жителям Азии, коих мы в глаза не видели, армия использовала интенсивные методы внушения, которые очень напоминали коммунистическое промывание мозгов.

Мы скандировали эти лозунги даже на бегу, а так как постоянно были измотаны и открыты внушению, они гипнотизировали нас. Психология толпы ослабила нашу волю, и мы, к своему удивлению, орали всякий вздор и верили ему. Армия нащупала в нас тёмную сторону, разрушила одного за другим и создала вновь, но уже с новыми идеями, пока мы вдруг не начали видеть себя, храбрых и кровожадных сверх всякой меры, высаживающимися десантом на берега Иводзимы.

При повышенной подготовке делался упор на основополагающие пехотные принципы: отработке стрелковых приёмов и тактике мелких подразделений. Мы учились брать высоты фронтальными атаками : один лёжа прикрывал, а напарник скакал лягушкой вперёд – до самой вершины. Или, отбиваясь от противника, мы учились удерживать взятую высоту и вести стрельбу из пулемётов М-60 с рассеиванием по дальности и направлению.

Предполагалось, что такие манёвры создавали условия, близкие к боевым, что они учили нас применять теоретические знания и развивали боевой дух – дух агрессивности, сплочённости и профессиональной гордости.

Легко было воевать на учебном поле, где не текла кровь и каждый манёвр, независимо от того, хорош он или плох, развивался в соответствии с планом. Единственная опасность заключалась в опасности сломать руку или ногу или, ещё того больше, быть укушенным змеёй. Но, как оказалось впоследствии, всё это так же напоминало настоящий бой, как в боксе спарринг напоминает бой за приз.

Однажды у нас были занятия с гранатами на полигоне. Один новичок выдернул чеку и уронил гранату. Кровь застыла в жилах. Парализованный страхом, он вытаращился на гранату.

Стоявший сзади сообразительный сержант крикнул 'ЛОЖИСЬ!', прыгнул в окоп и бросил оливковое яйцо в цель.

К счастью, оно упало на землю до взрыва. Мы успели спрятаться. Ещё секунда, и граната взорвалась бы в воздухе и кого-нибудь задела.

Вместо головомойки сержант отвёл парня в сторону и мягко потолковал о случившемся.

К полевым учениям мы относились серьёзно, считая, что в джунглях так всё и будет. Манёвры были максимально приближены к полевым условиям, какие только армия могла создать и с которыми мы впоследствии столкнулись во Вьетнаме.

Мы совершали броски, ходили отделением в атаку на пропечённые до красноты холмы Луизианы и устрашающе орали, продвигаясь вперёд под ураганом холостых выстрелов, летящих со стороны защитников высот.

Постигали технику карательно-репрессивных действий по борьбе с повстанческими выступлениями и мечтали, чтобы всех нас зачислили в войска специального назначения – в элиту с эффектными фигурами в тигриной полевой униформе, зелёных беретах и начищенных десантных ботинках.

Но мальчишеские фантазии кончались всякий раз, когда мы сравнивали свою пустую грудь с разноцветьем ветеранских наград, с этим салатом из планок, в котором были и орден 'Серебряная звезда', и 'Знак за прыжки с парашютом', и 'Знак пехотинца за участие в боевых действиях'.

На наших парадках красовались только лента 'Национальной обороны', знак классности по стрельбе да голубой пехотный галун на правом плече.

Нам же хотелось нацепить нашивки 1-ой кавалерийской (аэромобильной) дивизии, украсить форму героическими медалями и значками, чтобы штатские оборачивались и присвистывали, когда мы, дерзкие и развязные, будем дефилировать по улице.

– Вот это десантник! 'Пурпурное сердце', 'Бронзовая Звезда' с двумя пучками дубовых листьев – должно быть, заработал в Наме.

Ещё нам очень хотелось произвести впечатление на слабый пол.