Держава (том второй)

Гофмаршал, мысленно перекрестившись, вцепился в свой жезл с венчавшим его двуглавым орлом на шаре из слоновой кости.

Гофмейстерина в ужасе схватилась за сердце, а Ирина Аркадьевна фыркнула, едва сдержав смех.

Николай, ухватившись за жезл царя Алексея Михайловича, и с трудом сохраняя значительный, как у церемониймейстера вид, поклонился в ответ.

Александра Фёдоровна, забывшись, сделала реверанс, чем безумно развеселила себя и императора.

«Бал явно удался, — с удовольствием подумал Николай. — Вон как моя Аликс радуется».

Хмурился лишь великий князь Владимир Александрович, держа под руку обвешанную фамильными драгоценностями супругу: «Что папа, что сынок эти Рубановы. Никакой дисциплины… А государю, смотрю, понравилось».

После поклонов — обязательный придворный полонез.

Николай взял за руку супругу старшины дипломатического корпуса.

Великие князья, согласно ритуалу, пригласили на государственный танец жён дипломатов, а послы танцевали, вернее, важно вышагивали с великими княгинями.

Бледный от пережитых волнений гофмаршал, окружённый верными суровыми церемониймейстерами, шествовал перед царём расчищая проход.

Гости пятились по сторонам, уступая путь шествию.

Обойдя зал один раз, поменялись партнёршами.

Затем начинался вальс. Здесь уже кружились в танце сокольничие, окольничие, ловчие и стрельцы.

Воеводы с боярами ушли играть в карты.

— О–о–х, красота-а, — расселись за столиком с картами два воеводы с боярином.

— Милейший, принеси–ка шампанского, — велел пробегавшему лакею боярин, он же генерал от инфантерии Драгомиров.

— Вы правы, поддержал его вислоусый, похожий на запорожца, пишущего письмо султану, воевода, он же генерал–майор Троцкий. — Ни музыки, ни шума разговоров, а главное, прохладнее…

— Сутолока утомила, — выложил на стол виновницу переполоха — булаву, воевода Рубанов.

Расторопный лакей уже разливал по бокалам шампанское, облив белую перчатку воеводы Троцкого.

— Ну и дурак же ты, братец, — снял перчатку генерал–воевода.

— Так точно, ваше превосходительство, — гаркнул лакей, примирив генерала с жизнью.

— Видно из солдат? — успокаивающе похлопал провинившегося по руке.

— Так точно. Унтер–офицер лейб–гвардии Семёновского полка. Обходительным манерам до конца не обучен. Вот ежели бы маршировать приказали.

— Ничего, ничего, научишься, — отпустил его Драгомиров. — А вот вас бы, Владимир Иоанникиевич, — обратился к Троцкому, — при императоре Александре Третьем, выйди вы без перчаток, мигом упекли бы на гауптвахту. Как сейчас помню, — начал раздавать карты, — в 1890 году, на одном из январских балов, выпившие за ужином офицеры позволили себе маленькую, по их понятиям, вольность… Гвардейцы же… Пошли танцевать без перчаток. Но император не считал нарушение формы одежды мелочью. На следующий после бала день, четырёх офицеров посадили в Комендантскую.

— Ха! Пустяки какие, — положил на стол карты Троцкий. — В 1882 году, на Большом балу, после принятия горячительных напитков, я и вовсе во время исполнения польки, начал танцевать вальс. Вот скандал был, — радостно произнёс генерал. — Меня даже из лейб–гвардии Павловского полка в пехотный перевели.

— То–то вы в 55 лет всё генерал–майор, — уколол товарища Драгомиров.

— Пустяки, дослужусь ещё до генерала от инфантерии.

— А меня зато сам Александр Третий жучил за расстегнутый крючок, — с завистью глянул на Троцкого Драгомиров. — А теперь что? Половину ловчих со стрельцами на губу пересажать следует, а никому и дела нет, — в раздражении бросил на стол карты. — Во времена Александра Первого и Николая Первого дисциплина соблюдалась жёстко. Римского—Корсакова исключили из гвардии за то, что позволил за ужином расстегнуть мундир. На представлении об увольнении помета: «Высочайше поведено мундира Корсакову не давать, ибо замечено, что оный его беспокоит. 20 февраля 1821 г.» Так вот было. Потому: дисциплина.

— Самого Лермонтова великий князь Михаил Павлович отправил под арест прямо с бала в Царском Селе, за неформенное шитьё на воротнике и обшлагах вицмундира. Лермонтова-а! — с завистью вздохнул Рубанов. — А я вот ничем таким не прославлен, — загрустил он.

— Как? А булаву нынче кто уронил? — захмыкал Драгомиров и его поддержал Троцкий. — То–то батюшку–царя развеселил… Эй, братец, — остановил пробегающего мимо лакея, — чем народ изволит заниматься?

— Так это, вашвысокопревосходительство. Танцы пока закончились и все гужом двинулись на концерт в Эрмитажный театр.

— Ну, коли так, принеси–ка нам ещё бутылочку… Да прям с подо льда бери.

— Глянул я, сплошной бомонд пришёл, а не нормальные генералы, как мы, — вздохнул Троцкий, ожидая лакея.

— Да-а, кого только на бал не приглашают. Фабрикантов с жёнами даже, — постучал булавой по столу Рубанов, завидя спешащего к ним лакея. — Ты где это, братец, запропал? Будто в девятивёрстный поход ходил, — развеселил Драгомирова.

Отсмеявшись и выпив шампанского, тот продолжил тему:

— Раньше появление так называемых, нестатусных лиц, вызывало огромное негодование высшего света. Помню, в 1884 году, на Большом балу появилась дочь парижского Ротшильда — Ефруссия… Высший свет был в шоке. Кусок рябчика в горло не лез, — хохотнул он, — хотя все знали о контактах Александра Третьего и российского министра финансов с Ротшильдом. Но для русской аристократии он оставался не более как «одесским купцом», — вновь загоготал генерал, стуча ладонями по столу.

«Уроженец Конотопа, хоть и генерал от инфантерии», — добродушно глянул на Михаила Ивановича Рубанов:

— Таинственная сила петербургских салонов, — отхлебнув из бокала, промолвил он. — Даже сам Александр Третий не мог осилить мнение света. Через четыре года после Ротшильда, лорд Черчилль лично просил императора выдать ему с супругой приглашение на бал, но, ярый апологет традиций Александр Третий распорядился допустить их лишь на хоры одной из зал, дабы те могли хотя бы посмотреть на шествие…

— Вот она, волшебная сила высшего света, — от души пригубил из бокала Троцкий. — Братец, — увидел он лакея, нёсшего ещё одну бутылку, — ты, видимо, был отчётливым унтером…

Друзья–генералы согласно покивали головами.

— … Чем там общество занимается? — докончил он мысль.

— Так это… Спектаклю в Павильонном зале глазеют…

— Ну, тогда ещё посидим, — обрадовался Рубанов. — Что же ты, господин унтер–лакей, бездействуешь? — подставил ему свой бокал.

— Как ужинать, это, гужом пойдут.., ты, мил–человек, нам просигналь, — велел служивому Драгомиров.

— Ваши сияси, — вскоре доложил тоже изрядно принявший на «унтерскую» грудь лакей. — Опосля спектакля, сплясав «Русского», гости строем направились ужинать… Столы накрыты в Испанском, Итальянском и Фламандском залах Эрмитажа.

— Молодец! — похвалил героического лакея Драгомиров, поднимаясь из–за карточного стола. — Пора вливаться в сливки общества, — допил из бокала.

— Почему сливки, а не шампанское, — развеселил генералов Рубанов.

После ужина, когда вновь начались танцы, они тихо, по–английски, как учил лорд Черчилль, затерялись в многочисленных залах дворца, с азартом принявшись за карты.

Рубанову катастрофически не везло — проиграл даже булаву.

Через несколько дней давали так называемый Концертный бал.

От гвардии ангажировали 65 офицеров.

— Господа, — собрал в портретном зале подпоручиков Ряснянский. — Вы весьма понравились своим поведением моей знакомой гофмейстерине… Кроме младшего унтер–офицера Рубанова, — подкрутил усы полковник, глядя при этом на Буданова.

— Почему унтер–то, да ещё и младший? — возопил «разжалованный».

— Нарушая все приличия, опережая иногда даже великих князей, вы нагло кружились в танце то с княгиней Зинаидой Юсуповой, — вновь подкрутил усы, — то с самой Елизаветой Фёдоровной, старшей сестрой императрицы.