Чаша цикуты. Сократ

XI

Проводив Софокла, Сократ возвращался домой и был уже стадиях в двух от своего дома, когда из боковой улицы навстречу ему вышла шумная компания молодых людей, среди которых он сразу же узнал Алкивиада, племянника Перикла. Судя по всему, молодые люди, как и он, Сократ, возвращались с ночного пиршества — что-то выкрикивали, громко хохотали и просто дурачились, толкая друг друга. Сократ посторонился, прижавшись спиною к стене, уступая им дорогу: было бы рискованно вызвать их недовольство: убить не убили бы, а поколотить могли бы изрядно — таковы были нравы золотой молодёжи. Алкивиад не узнал его, да и трудно было это сделать, потому что Сократ стоял в тени навеса. И лишь когда Алкивиад поравнялся с ним, оказавшись на расстоянии вытянутой руки, Сократ окликнул его. Алкивиад резко остановился, услышав своё имя, узнал Сократа и весело рассмеялся.

   — Это же Сократ! — объявил он громко своим друзьям. — Посмотрите: он, как и мы, возвращается с пирушки! Правда ли, Сократ? Похвастайся, ведь ты дожил до конских лет!

Надо думать, что друзья Алкивиада поняли, почему он сказал о конских летах, а не о бычьих или собачьих: в одной из старых басен рассказывалось о том, как к человеку, построившему дом, явились зимой конь, бык и собака и попросили приютить их на время зимних холодов. Человек согласился, но потребовал от коня, быка и собаки, чтобы каждый из них взамен подарил ему часть своей жизни. Так к годам человека, назначенным ему Зевсом, прибавились конские, бычьи и собачьи годы. Г оды Зевса человек проводит счастливо. Дожив до конских лет, становится хвастливым и чванливым, а в собачьи годы — сварливым и злым.

   — Нет, я не дожил ещё до конских лет, — ответил Алкивиаду Сократ. — И потому не стану хвастаться. А встрече с тобою я рад.

   — Так ведь и я рад, — сказал Алкивиад. — К тому же у меня к тебе есть дело. Вы идите! — обернулся он к друзьям. — Я вас догоню.

Компания двинулась дальше, смеясь и балагуря.

   — Я был в гетерии среди аристократов и там случайно услышал разговор о Меноне, который донёс на Фидия. Хорошо, что я запомнил имя Менона, хотя он не стоит того, — принялся объяснять своё «дело» Алкивиад, когда компания удалилась. — Разумеется, о Меноне говорили с презрением: доносчик и аристократ — понятия несовместимые. Верно, Сократ?

   — Скажу больше: несовместимыми являются понятия «человек» и «доносчик».

   — Да. Но аристократ и доносчик — это никогда! — Язык у Алкивиада немного заплетался, но мыслил он чётко. — С презрением говорили также о демагоге Клеоне и его партии. Это партия нищих, не так ли, Сократ? Все беды от нищих. Но когда им надо кого-то подкупить, они всё-таки находят деньги. Собирают по оболу с каждого оборванца — и вот уже этих оболов тысячи! Верно? Они коварны. И понятие чести им чуждо. Глупы и коварны. Они подкупили Менона, чтобы он сделал донос. Это тем более легко сделать, что Фидий держал бездарного Менона в чёрном теле. Это была ошибка Фидия: всё мерзкое рождается из зависти, он должен был это знать.

   — Чей разговор ты передаёшь? — спросил Сократ.

   — Не знаю. Разговаривали в другой комнате, я не решился туда заглянуть. Только слышал, потому что дверь какое-то время оставалась открытой.

   — Что ты слышал ещё? Может быть, были названы какие-то имена?

   — Да, было названо одно имя — Диний. Этот Линий вручил деньги Менону. Он же проболтался об этом одному из тех, чей разговор я нечаянно подслушал в гетерии. Там была сказана о нём такая фраза: «Недавно я встретил пьяного Диния, которого ты хорошо знаешь, угостил его ещё кружкой вина на Агоре, а он в благодарность за это выболтал мне страшную тайну».

   — Какую же сумму получил Меной? Не слышал? — спросил Сократ.

   — Слышал. Речь шла о двадцати минах. Столько стоит хорошая лошадь, Сократ. Уж я-то знаю, сколько стоит хорошая лошадь, — похвастался Алкивиад. Впрочем, он действительно знал толк в лошадях: отец оставил ему в наследство несколько табунов этих прекрасных животных, пасшихся на северной равнине.

   — Ты очень помог своему великому дяде Периклу, — сказал Алкивиаду Сократ. — Сообщить ему об этом?

   — Не надо, — ответил Алкивиад и спросил: — А он действительно велик? Ты так считаешь? В той гетерии, где я был, думают иначе.

   — Если там думают иначе, не ходи туда, — посоветовал Сократ. — Слава Перикла останется в веках, а о той гетерии будут вспоминать разве что перед тем, как плюнуть.

   — Мне жаль, если на долю Перикла достались все великие дела, — вздохнул Алкивиад. — Вот и войну с Лакедемоном он не решается начать. Это тоже великое решение?

   — Разумеется.

   — Жаль. Но ведь мне тоже хочется совершить какое-нибудь великое дело. Война же для великих дел самое подходящее место. Так думают все мои молодые друзья. Неужели нам суждено состариться в попойках и любовных похождениях? Скучно, Сократ. Ох, как скучно!

   — Конечно, военная слава — громкая слава, Алкивиад. Но слава мудрости уравнивает людей с богами. Жаль, если ты этого не понимаешь. Я мог бы тебе это растолковать, если бы стал твоим учителем.

   — Так стань им, — засмеялся Алкивиад. — Что тебе мешает?

   — Скажи об этом Периклу, — серьёзно ответил Сократ. — И сам подумай. Выбирая учителя мудрости, человек выбирает судьбу.

Они простились. Алкивиад пустился бегом догонять своих друзей, чьи голоса ещё были слышны в отдалении.

Ксантиппе не нравилось, если Сократ проводил ночь не дома. По правде говоря, почти все замужние афинянки осуждали своих мужей за их ночные пиршества. Но поскольку женщины в принятии каких-либо государственных решений не участвовали и не могли участвовать, им оставалось лишь одно: находить свои способы воздействия на непутёвых мужей. Ксантиппа, например, отводила душу в семейных ссорах, после чего Сократу для замаливания вины поручалась какая-нибудь тяжёлая работа. Это не значит, конечно, что Сократ всякий раз выполнял её. Не выполнив же работу, он не получал прощения жены. Приходилось выбирать, что для него в данный момент дороже — доброе расположение Ксантиппы или свобода.

Выслушав терпеливо всё, что думала о нём Ксантиппа, и получив приказ вычистить птичник, Сократ взял лопату, дошёл до птичника, сунул лопату в бурьян, перемахнул через ограду — и был таков. Чистить птичник — вообще не занятие для свободного гражданина великих Афин. Свободный гражданин обязан делать только то, что определено в присяге. В ней же сказано, что афинянин никогда не посрамит священного оружия, не покинет в бою товарища, в любой момент выступит на защиту отеческих храмов и святынь и оставит после себя отечество большим и лучшим, чем сам его унаследовал. А ещё свободный афинянин должен слушаться властей, повиноваться установленным законам и защищать их один и вместе со всеми. И всё. Прочее же не его забота. Правда, афиняне говорят: если у тебя нет раба, ты сам становишься рабом. У Сократа нет раба. И стало быть, рано или поздно птичник ему чистить придётся. Но не сегодня. Сегодня он прежде всего найдёт Менона, затем — Диния, затем... Алкивиад ему очень помог. Если ему удастся вырвать у Диния признание в том, кто вручил ему деньги для Менона, то, возможно, будет раскрыта вся цепочка заговорщиков: некто, передавший деньги Динию, сам Диний, Менон и непосредственный убийца Фидия.

Впрочем, последнее звено, может быть, никак не связано с предыдущими...

Менона, как и в прошлый раз, Сократ нашёл у плавильщика Хария. Менон стоял у горнила за спиной Хария и наблюдал, как тот работает: плавит и разливает в формы металл. Сократ подошёл к нему сзади и положил на плечо руку.

Менон нехотя обернулся, увидел Сократа и с досадой спросил:

   — Ну что ещё?

   — Поболтаем, — предложил Сократ. — Погуляем по окрестным холмам и поболтаем.

Харий услышал их разговор, тоже обернулся, поприветствовал Сократа и сказал:

   — Погуляйте, погуляйте. Не люблю, когда у меня торчат за спиной.