Живой мертвец

Бал был в разгаре, когда приехал государь. Он не любил смущать веселье своей любимицы и, по установленному обычаю, тихо прошел через полуосвещенный коридор, спальню и будуар в крошечный кабинет Анны Петровны. Отсюда были видны зал и танцующие. Государь сел в глубокое кресло, раздвинул портьеру и стал смотреть на оживленные танцы.

Танцевали вальс. Под ритмические звуки музыки пары проносились одна за другою, кружась, крепко прижавшись друг к другу. Оголенные плечи красавиц сверкали в воздухе. Государь видел разгоряченные лица, полуоткрытые уста, горящие взоры и… вдруг нахмурился и вздрогнул. Его взор устремился к Лопухиной. Она танцевала с молодым Рибопьером и, по-видимому, отдавалась танцу со всем увлечением. Что-то вакхическое было в ее лице, грудь дышала прерывисто. Ловкий Рибопьер обнял ее, и они кружились, что-то шепча друг другу.

"Мерзость!" — мелькнуло в уме государя, и ему вдруг стал омерзителен этот танец вальс, как пляска вакханок, все движения показались ему полными вожделения и страсти; он с отвращением наморщился и обернулся.

В дверях недвижно стоял ординарец. — Самого и Обрезкова! — тихо сказал государь, резко вставая со стула, и быстро пошел по коридору к дверям.

Весь красный, пыхтя от торопливого шага и волнения, к нему подбежал Лопухин и почтительно поцеловал его плечо.

— Сейчас прекрати этот омерзительный танец! — сказал император, в то время как ему накидывали на плечи шинель. — Ты здесь? — сказал он Обрезкову. — Со мной! — Он сел в коляску и некоторое время ехал молча. Потом отрывисто заговорил: — Я не видал омерзительнее танца, нежели вальс! Запрети его тотчас моим указом. Он развращает людей своей гадостью.

— Слушаю-с!

— Еще вот что: граф Рибопьер совсем исповесничался. Пора ему остепениться. Скажи, что я посылаю его в Вену; пусть побудет там при посольстве.

— Слушаю-с!

— Чтобы выехать нынче же! Вернется с бала и пусть едет. Бумагу выправь завтра и послать ему вдогонку!

— Слушаю-с!

— Омерзительный танец! — время от времени повторял Павел и вздрагивал.

Пары вихрем кружились по залу и вдруг остановились. Музыка внезапно смолкла. Анна Петровна, не снимая руки с плеча Рибопьера, сердито взглянула на хоры, дирижер замахал платком, но музыка по-прежнему безмолвствовала. В то же время, пыхтя и торопливо пробираясь между гостями, Лопухин подошел к своей дочери и что-то тревожно зашептал ей на ухо. Она вдруг побледнела.

"Государь", — донеслось до окружавших Лопухину, и какая-то тревога охватила всех разом.

— Государь был в гневе и уехал! — шепотом передавали из уст в уста.

— Вероятно, конец этой выскочке! — злорадно шептали дамы, и гости вдруг, словно боясь заразы, торопливо стали откланиваться.

Анна Петровна чувствовала, что пронеслась какая-то гроза, что что-то нависло над нею, и растерялась. Льстивое, подобострастное обращение сменилось у многих наглостью.

— Прощайте, милая! — величественно сказала ей Ростопчина, но Анна Петровна уже оправилась и гордо приняла брошеный вызов.

— Прощайте, голубушка! — ответила она, отчего Ростопчина побледнела даже сквозь румяна.

Гости разъехались.

Граф Рибопьер шел домой, завернувшись в плащ, и с болью в сердце думал об Анне Петровне. Бедная девушка! Несомненно, она навлекла на себя гнев государя, но чем? Хорошо, если налетевшая гроза минует ее, но если продолжится гнев, что ей делать?…

Он подошел к своему дому и с удивлением поднял голову. У ворот стояла фельдъегерская тройка, заложенная в легкую кибитку.

"Кто бы это приехал?" — подумал он, подходя к дверям.

Но едва он вошел в прихожую, как невольный страх сжал его сердце. Навстречу ему поднялся Чулков.

— Вы ждали меня? Что надо? — спросил граф.

— По приказу его величества — сказано, дабы немедленно препроводить вас из города для следования в Вену!

— Меня? В Вену? Зачем?

— Не могу знать! Инструкцию и назначение вы получите в дороге, а теперь приказано только исполнить!..

— Но как же это? — растерялся Рибопьер. — Сейчас и за границу! Я устал! Я должен собраться… хоть переодеться!

— Велено немедля! — уже сурово сказал Чулков. — Впрочем, отдайте приказ слуге. Он вас нагонит!

Рибопьер упал на стул и схватился за голову. За что? Что он такого сделал? Он исегда любил своего государя! Чулков лишь развел руками и приказал торопиться со сборами.

XXIX

ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА

Лопухины не спали всю ночь. И сама Анна Петровна, и ее отец, и мать, собравшись в будуаре, со страхом думали о том, чем могли навлечь царский гнев. Лопухин в мундире, шитом золотом, ходил по комнате и говорил:

— Я даже не знал, что государь приехал. Вдруг зовут! Я к нему, а он уже у самой лестницы. Сказал только про танец и был таков. Обрезкова с собой взял, не могли даже игру окончить!..

— Ах! — остановила его жена. — Ты все с пустяками. — Она с видом отчаяния лежала на софе и прикладывала к глазам платок, не обращая внимания на румяна и пудру, которые размазала по всему лицу. — Лучше подумать, чем он разгневан? Что с нами будет?… Ты с кем танцевала этот несчастный танец? — спросила она у дочери.

— С Пьером, — ответила Анна Петровна, поднимая склоненную голову, причем ее лицо было бледно, брови сжаты. — Он приревновал меня. Я знаю! — продолжала она и вдруг вспыхнула. — Да, знаю и очень рада. Пусть я буду лучше в немилости, пусть государь сошлет меня, выдаст замуж — все это лучше, чем слыть за любовницу. Позор! Вон Головкина мне даже не кланяется! А Нарышкина? Я рада, рада, рада!

Мать только всплеснула руками, а отец подпрыгнул к дочери, сжав кулаки.

— Дура, дура и дура! — прошипел он. — А ко всему и неблагодарная тварь! Что тогда с нами будет? Со мной, с твоим братом?

— Со мной? — простонала мать.

— Ну, с вами-то то же! — отмахнулся Лопухин и продолжал: — Одумайся и пожалей нас! Эту беду, если она из-за Рибопьера, легко поправить. Завтра запрещу принимать его, ты при государе отзовись о нем похуже, и все.

— Никогда! — пылко вскрикнула Анна.

— Ты что же, влюблена в него?

— Нет, но он нравится мне. Он веселый, добрый. Кому он вреден?

— Нам! — истерически завопила мать.

— Воды! — вскрикнул отец, мечась по комнате.

Анна Петровна схватилась руками за голову и прошла в спальню.

Рано утром в комнату ворвался ее брат, Алексей, статный, красивый конногвардеец, флигель-адъютант государя. Он открыто жил за счет сестры и своих богатых любовниц, мотал деньги, кутил, играл в карты, и год беспорядочной жизни уже наложил печать на его молодое лицо.

— Рибопьера выслали! — объявил он входя. — Вот новость!

Лопухин схватился за голову.

— Началось! — глухо сказал он.

— Что? — не понял сын.

— Ты еще ж: знаешь? — И отец трагически рассказал все происшедшее накануне.

— Мы пропали! — малодушно вскрикнул сын, как и он, схватившись за голову, и стал бранить сестру: — Она никогда о нас не думала! Мы ей как чужие! Дрянь, а не сестра!

— Пошел вон из моей половины! — закричала из своей спальни Анна Петровна.

Она слышала разговор, и ее сердце сжалось тоскою.

Бедный юноша! За что он должен пострадать?…

По всему городу разнеслась весть о внезапной опале Лопухиных. Еще вчера у подъезда их дома вереницею стояли экипажи знати, приезжавшей каждое утро на поклон ко всесильной Анне Петровне, а сегодня не стояло даже гитары случайно заехавшего извозчика. Швейцар надел ливрею, взял в руки булаву и с недоумением оглядывался по сторонам, не видя обычных визитеров.

В томительной тревоге прошел целый день. Анна Петровна не выходила из спальни и, лежа в кровати, думала, как поступит с нею государь в своем гневе. Ее мучила больше неизвестность, нежели опала. Вдруг в спальню поспешно вошда ее камеристка и испуганно сказала:

— Барышня, государь!

Анна Петровна тотчас встала с кровати, наскоро поправила свой туалет, вышла из спальни и в будуаре увидела императора, который, не найдя по обычаю чайного прибора и хозяйки, прошел на ее половину.