Дьявол против кардинала<br />(Роман)

Людовик подошел к кровати, мать и сын обнялись.

В тот же день король открыл Совет, пригласив на него Ришелье. Кардиналу было объявлено, что он имеет право высказывать свое мнение в ходе совещания, однако не должен вести никаких дел вне заседаний Совета. Тот покорно склонил голову. Но уже на следующем заседании, когда Ришелье спокойной и уверенной поступью вошел в Книжный кабинет, сидевший во главе стола Ла Вьевиль сразу сбился и после все время путался и заикался: он почувствовал, кто теперь здесь хозяин.

Летом 1624 года Париж представлял собой сплошную стройку. Людовик взялся за переделку Лувра, поручив архитектору Лемерсье превратить средневековую крепость в нечто, более напоминающее резиденцию короля. В самом деле, обветшавший замок выглядел нежилым: когда король Генрих впервые привез сюда свою новую жену, Марию Медичи, та сочла это очередной шуткой своего весельчака-супруга. Теперь ее большой Люксембургский дворец, выстроенный в итальянском стиле, был почти готов, в парке с прудом высаживали деревья, шумел фонтан, изображающий выползшего из пещеры дракона. Вызванный из Антверпена Рубенс заканчивал серию картин, воссоздающих жизнь Марии во Франции с момента встречи с будущим мужем и до передачи ею власти своему тринадцатилетнему сыну.

Пока рабочие в Лувре перестраивали половину короля и возводили Павильон с часами, Людовик уехал в Сен-Жермен. Позабытая Анна Австрийская, измочив слезами подушку, решила тоже заняться строительством и заложила первый камень в основание будущего монастыря Валь-де-Грас, в предместье Сен-Жак. Она часто приходила во временную, наспех возведенную церковку и долго и жарко молилась. Слова сами лились из израненного сердца, нашептываемые униженной гордостью, попранной, но не растоптанной любовью. Господи, Ты же знаешь, что я ни в чем не согрешила ни против Тебя, ни против него! Что я верна ему даже в своих помыслах, хотя он упорно мною пренебрегает! Ах, если бы Ты наконец даровал мне сына! Господи, чем я прогневила тебя? Или это испытание, которое Ты мне посылаешь? Дай же мне силы выдержать его до конца!

Лемерсье был нарасхват: едва он закончил план обновленного Лувра, как Ришелье поручил ему перестроить недавно приобретенный особняк Рамбуйе, между улицей Сент-Оноре и крепостной стеной Карла V. Кардинал хотел получить дворец, достойный себя. Одновременно он вел работы иного рода: строил свою карьеру.

Ла Вьевиль энергично взялся за внешние дела: заключил союз с Нидерландами, изрядно продвинулся вперед в переговорах о браке между младшей сестрой короля, Генриеттой-Марией, и принцем Уэльским, однако посольство, посланное им в германские княжества, даже не везде было принято. Курфюрст Саксонский иронично осведомился у французского посла, правит ли еще во Франции король, а на его удивленно утвердительный ответ сказал: «Странно! Уже целых четыре года мы ничего о нем не слышали!». Для щепетильного Людовика это было тяжким оскорблением. В остальных делах Ла Вьевиль повел себя не лучше своих предшественников. Его сделали первым министром, главным образом, потому, что он был богат, а значит, как наивно рассудил король, не имел необходимости воровать. Но это означало лишь одно — плохо разбираться в психологии: маркиз решил сэкономить на других и сократил число раздаваемых королем пенсий, чем восстановил против себя придворных.

К тому же, привыкнув к свободе, какую дает богатство, он позволял себе произвольно трактовать решения Совета и весьма вольно высказываться по поводу Людовика и Марии Медичи. Все это не могло укрыться от короля: на Новом мосту опять стали продавать язвительные памфлеты политического содержания, написанные узнаваемым почерком. Наконец, в середине августа Людовик вызвал министра к себе в Сен-Жермен и сурово отчитал. Как только побледневший и подавленный Ла Вьевиль вышел из королевского кабинета, капитан гвардейцев арестовал его и в тот же вечер доставил под охраной в замок Амбуаз. Оттуда к Ришелье полетели умоляющие письма, но тот не счел нужным на них отвечать. Как-то само собой получилось, что именно он стал исполнять и обязанности первого министра.

Кардинал посоветовал королю рубить зло под корень — создать палату по расследованию финансовых злоупотреблений. Через палату прошло полсотни богачей, в том числе и тесть Ла Вьевиля — Бомарше. В сухом остатке получилось десять миллионов ливров, звонко ссыпавшихся в пустые сундуки государственной казны. Людовик подумал, что, пожалуй, не прогадал, сделав Ришелье членом своего Совета.

Таким же решительным ударом был разрублен другой гордиев узел: в ноябре маркиз де Кёвр ворвался во главе десяти тысяч солдат в Вальтелину, обратил в бегство папские войска и выгнал оттуда испанцев.

В Овальном зале дворца Фонтенбло на поставленных рядом тронах восседали Людовик XIII и Мария Медичи. Напротив, стоя, расположились принцы крови, герцоги, маршалы, знать, духовенство, магистраты и высшие чиновники Парижа — Большой Совет. В их присутствии Ришелье зачитал папскому легату записку с изложением причин, побудивших французские войска прибегнуть к силе, дабы заставить Испанию, неосторожно поддержанную Папой, выполнять свои обязательства. Франция торжествовала над Испанией и Святым престолом, Людовик торжествовал, чувствуя себя величайшим монархом в Европе, королева-мать — думая, что вернула себе власть, и лишь Ришелье торжествовал с полным на то основанием — и за себя, и за Францию.

— Если б вы только знали, какие слова он мне говорит, как он нежен, как на меня смотрит! — в упоении рассказывала Мари Анне Австрийской. — Нет, нашим мужчинам далеко до англичан.

— Но… как же твой муж? — попыталась урезонить ее королева.

— А что муж! — отмахнулась Мари. — Он ни о чем не знает. Я, конечно, не отказываю ему, когда он вспоминает о том, что он мой супруг, но и в такие моменты думаю только о нем, о моем графе Холланде!

Анна неодобрительно покачала головой. Однако в ее взгляде читалось больше любопытства, чем осуждения. Она ловила каждое слово Мари и, возможно, чуть-чуть ей завидовала.

Граф Холланд жил в Париже уже полгода, ведя переговоры о заключении франко-английского брака. Он поселился в особняке герцога де Шевреза: происходя из рода Гизов, тот состоял в родстве со Стюартами, правящей английской династией, а потому представлял интересы своего английского «кузена» — короля.

— Он так красив, так элегантен! — мечтательно продолжала Мари. — А его господин, герцог Бэкингем, — просто Адонис! Да вот же его портрет! — как бы спохватилась она и, порывшись в сумочке на длинном шнурке, достала оттуда овальную миниатюру.

— Ты носишь с собой портрет герцога Бэкингема? — усмехнулась королева и с опаской огляделась по сторонам. Они с Мари не спеша прогуливались по аллеям сада Тюильри, навстречу попадались придворные, сзади, на небольшом отдалении, следовали фрейлины — их запросто могли подслушать.

— Это подарок, — Мари поняла ее и перешла на шепот. — Герцог — и граф Холланд — будут счастливы, если вы его примете. Кстати, герцог видел вас тогда, в «Праздниках Юноны», и был сражен вашей красотой. Они с принцем Уэльским жили у нас зимой под видом родственников, когда ездили в Мадрид. С тех пор он мечтает иметь у себя ваш портрет.

Анна вспыхнула.

— Что ты, это неприлично! — воскликнула она, отталкивая миниатюру, которую совала ей Мари, но в конце концов спрятала ее в рукав, чтобы не привлекать внимания. — Я не приму его портрет, он совершенно зря на это рассчитывает.

— Но почему? — возразила Мари с невинным видом. — Ведь приняли же вы от него восемь лошадей два года назад!

— Да, но тогда я его не знала… И в том подарке не было ничего личного…

— Вы и сейчас его не знаете, — вздохнула Мари. — Правда, — оживилась она, — он должен приехать на бракосочетание Генриетты…

— Бедная Генриетта, — поспешила Анна переменить тему. — Уехать на чужбину, к еретикам..

— Если судить по графу Холланду, эти еретики галантны, образованны и умны, а она будет их королевой!