Генерал Ермолов

с ним. К Ермолову, приезду которого предшествовала громкая молва, он, однако, выехал навстречу, и свидание состоялось 4 декабря 1816 года. «Со мною, – иронически вспоминал Ермолов, – хан поступил снисходительнее и был удивлен, когда я приехал к нему только с пятью человеками свиты, тогда как он сопровождаем был по крайней мере пятьюстами человек конницы. Он, однако же, дал заметить мне, что не каждому должен я вверяться подобным образом. И что он так же точно предостерегал покойного князя Цицианова. Хан не рассудил, какая между князем Цициановым и мною была разница. Он славными поистине делами своими был для них страшен, я только что приехал и был совершенно им неизвестен».

Ширванское ханство оказалось в лучшем положении, чем остальные: народ не был отягощен поборами, и хан исправно вносил в казну восемь тысяч червонцев дани. Столицею ханства был древний город Шемаха, но старый хан не жил в нем, а перенёс свою резиденцию высоко в горы, на Фит-Даг, где чувствовал себя безопаснее, чем на открытых шемаханских равнинах. Однако и в этом совином гнезде Мустафа оставался осторожным и подозрительным. Как только хан узнал о мерах, которые принял Ермолов, он понял, что самостоятельность его маленького государства продержится недолго. Он стал искать сближения с Персией, вмешивался в дела Дагестана, где у него были обширные родственные связи, и тем самым только ускорил развязку.

В то время, когда Ермолов строил крепость Грозную, а генерал-майор Пестель намеревался вступить в Каракалдаг и стоял в Кубе, Мустафа внезапно начал также готовиться к военным действиям, собирал войсска и приглашал к себе на помощь лезгин. Пристав донес, что хан намеревается бежать и что между ним и Аббас-Мирзой идет по этому поводу деятельная переписка. Из Персии, по словам того же донесения, приезжал какой-то чиновник с предложением дать сто пятьдесят тысяч туманов тому, кто поднимет на русских дагестанские народы. Во дворце Мустафы состоялось тайное совещание, после которого восемнадцать ширванских беков под видом купцов отправились к воинственному казикумыкскому хану Сурхаю, а Сурхай в свою очередь немедленно послал какие-то сообщения беглому Шейх-Али-хану Дербентскому. Наконец около сотни горцев с сыном акушинского кадия две недели гостили у Мустафы, и персидский посол лично объявлял им волю шаха и ожидавшие их награды.

Медлить было опасно, и Ермолов быстро двинул в Ширванское ханство войска, а казаки заняли все переправы через Куру, чтобы воспрепятствовать побегу Мустафы в Персию. Одновременно, желая смягчить резкость принятых мер, он сделал вид, что войска посылаются не против хана, а для его защиты. В письме Мустафе под видом дружеских упреков Ермолов писал:

«Вы не уведомили меня, что в ханстве Вашем жители вооружаются по Вашему приказанию и что Вы приглашаете к себе лезгин, о чем Вы должны были дать мне знать как главнокомандующему и как приятелю, ибо я обязан ответствовать перед великим государем нашим, если не защищу верность его подданных; а к Вам и как приятелю