Кувыр-коллегия (СИ)

— Дело в том, что капельмейстер Франческо Арайя подарил ей ожерелье за день до меня и стоимостью в 2 тысячи и при этом сказал, что твой шут тебе такого не подарит. Она сказала мне про его слова.

— И ты решил его переплюнуть, как говорят русские?

— А почему нет?

— Можно найти себе красивых девок, и они обойдутся тебе в сотни раз дешевле. Зачем тебе Дорио? Неужели ты не видишь что это за девица?

— Она мне нужна, банкир. Что я могу с собой поделать?

— Она причинит тебе только горе, Петер! Попомни мои слова.

Пьетро и сам это понимал и сам много раз думал порвать с Дорио, но никак не мог этого сделать. Других женщин для него не существовало.

— Тогда ты уедешь из России нищим. Таким как и приехал сюда.

— Но можно заработать быстро не 2 тысячи и даже не десять. Разве не так, Лейба?

— Быстро? Что ты имеешь в виду? Быстро это как?

— Скажем за день или за два.

— А сколько ты смог бы заработать за день своими шутками при дворе, Петер? — банкир посмотрел на шута с удивлением. Не сошел ли тот с ума?

— Ну, скажем 100 тысяч? А может и 150!

— За один день? — еще раз переспросил банкир.

— А почему нет?

— Петер, всему есть предел. Я могу заработать такие деньги здесь в России вмешиваясь в финансы, в промышленность в горное дело империи. И то не за один день. А вы хоть и остроумный шут, но не император России. А 100 тысяч это состояние которого у большинства владетельных князей Европы нет.

— А если я заработаю за день при дворе более 100 тысяч рублей? Что тогда?

— Тогда старый Либман снимет перед тобой шляпу. А делает он сие не перед каждым.

— Пари? В течение месяца я шут Адамка Педрилло, обещаю заработать более 100 тысяч в день!

— И тогда, если сие произойдет, я сам заплачу Адамке Педрилло еще 50 тысяч серебром! В том мое слово банкира! А что ответишь ты?

— 10 тысяч серебром, если проиграю! Большего обещать не могу. Сейчас у меня нет наличности и 10 рублей. И свои 400 рублей, я получаю еще не скоро от графа Бирена. Но 10 тысяч накоплю, если надобно будет отдать долг. Пусть не за один месяц.

— Идет! — согласился Либман. — Итак, заработать сии деньги тебе предстоит лишь шутовством и никак иначе. И за день. Согласен?

— Принято, банкир!

И они расстались. Мира еще не знал, как это сделать, но знал, что он придумает способ. Он был азартен и такие пари любил….

Год 1736, март, 20 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Арайя дает концерт.

Сеньор Франческо Арайя личностью был не ординарной. Великолепный музыкант и большой талант, создатель первой в России оперы, сегодня он поставил в придворном театре свою кантату "Состязание Любви и Усердия". Приглашенные были в совершенном восторге о его музыки. И императрица, по окончании исполнения, произнесла такие слова:

— Я счастлива, что нашла для России такой талант, сеньор Арайя. Может быть, именно вы и обессмертите мое царствование.

— Служить такой государыне, что столь тонко понимает искусство уже счастье.

— Ваша музыка просто волшебство.

— Я готов никогда не покидать России, что благодаря вам, ваше величество, стала моей новой родиной.

— И мы постараемся достойно вас за сие вознаградить, господин капельмейстер императрицы.

Придворные вслед за императрицей засыпали Арайя комплиментами. А императрица пожаловала капельмейстера 10 тысячами золотом.

Сеньор Франческо раздулся как павлин и совсем рядом увидел Пьетро Миру. Он тихо проговорил:

— А, это вы, сеньор Адамка. Рад вас видеть. Как ваши шутки не подмочились?

— И я рад, сеньор Арайя, что вы столь отмечены государыней, — Мира не обратил внимания на колкость капельмейстера.

— Государыня всемилостива и ценит не только дураков, среди которых вы занимаете самое почетное место, сеньор Педрилло.

— Но я занимаюсь еще и посредничеством, сеньор Арайя. Шутки шутками, но другими средствами заработка пренебрегать не стоит. Я ведь не надеюсь на место в истории как вы.

— Место в истории принадлежит совсем не тем, кто носит шутовской колпак.

— А я по просьбе императрицы пригласил из Италии известного тенора Деера. И скоро он даст первый концерт….

Как ни странно, но именно Адамка Педрилло или Пьетро Мира, и остался в истории, благодаря своему шутовству и сборнику анекдотов. А про сеньора Франческо Арйя, который писал блистательные оперы, кантаты, балеты все позабыли. Таков мир и никто не знает что и кому уготовано в будущем, слава или забвение…

Год 1736, март, 20 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Шутовство.

Пьетро Мира после того как они расстались с Либманом, и после того как он поспорил с Франческо Арайя, вернулся к исполнению своих обязанностей. Императрица как всегда развлекалась в обществе своих шутников и ближайших друзей.

Граф Эрнест Бирен услышал, как Кульковский сказал о том, что в этой стране всегда отыщется тот, кто станет крайним. И на этот раз им будет он — Бирен.

Граф посмотрел на шута и спросил:

— А почему я? Миних на эту роль не подходит?

— Фельдмаршал? — отвечал Кульковский. — Нет.

— А Левенвольде?

— Также нет, ваша светлость. Он курляндский барон и про него в Петербурге такого не говорят. Уж простите меня на резкости.

— Не пугай мне графа, дурак, — шутливо оборвала шута Анна. — А то он завтра сбежит от меня.

— Погоди, Анхен. Я еще имею вопрос к Кульковскому.

— Прошу задать его, ваша светлость, — проговорил шут.

— А почему со мной все осмеливаются шутить больше чем с иными? Не от того ли что я не беру в руки палки?

— Именно от того, ваша светлость. В России жестокость вызывает страх и уважение. Милостивые здесь не в цене.

— А скажи мне еще, что думают про меня русские? Вот Балакирев на сей вопрос ответить не смог. Я год назад ему его задавал.

— Моя спина, граф, хоть и привычна к палкам, но лишний раз с ними соприкасаться не желает, — сказал Балакирев. — Потому я промолчал.

— Но Кульковский только что подтвердил, что я не берусь за палку.

— Все бывает в первый раз, — ответил Балакирев. — С меня хватит того, что я сказал правду Рейнгольду Левенвольде. Пусть Лакоста говорит!

— Но Лакоста как король самоедский посоветовал мне не думать о словах черни! Но я все же желаю знать, что говорят большинство русских про меня? Кульковский? Какой я в их глазах человек?

— Человек? Но с чего вы взяли, что вас за человека почитают? — спросил шут.

— Но кто же я тогда? — спокойно спросил Бирен, совершенно не обидевшись.

— Одни считают вас богом, ваша светлость, — ответил Кульковский. — Ибо для меня вы бог. Вы дали мне все.

— Все? — переспросила императрица.

— Я был нищ. И у меня не было ничего. Я пришел к графу и сказал: "Я нищий офицер армии ея величества и у меня даже вору нечем разжиться. У меня драные ботфорты, и рваный потертый мундир". И граф дал мне новую службу, и мое положение резко переменилось. Оттого он для меня бог. Или почти как бог.

— Но это для тебя. А для других? Что я за человек для других? Не для всех же я бог?

— Ваша светлость. Одни почитают вас богом, иные дьяволом, но человеком — никто!

Бирен засмеялся и зааплодировал Кульковскому. Его примеру последовала императрица и за ней придворные.

Но не все разделяли веселье. Буженинова сидела подле царицы с кислой миной. Когда смех стих, она произнесла:

— И чего сказал то? Рази человека можно с богом равнять? То ересь великая и оттого при твоем дворе, матушка, такое и твориться. Дурак на дураке, да и погоняет дураком. Скоро все енералы твои в шуты пойдут. А кто с туркой воевать станет? Ась?

Карлица Новокшенова вдруг захохотала и стала кувыркаться по полу. Буженинова соскочила со свое места и пнула её ногой.

— Дура! Бу-бу-бу, сидит ворон на дубу!

Анна стала смеяться и попыталась утихомирить свою любимицу:

— Отстань от дуры, куколка. Не трогай убогую. Чего ты такая злая стала?