Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Самое ужасное заключается в том, что когда-нибудь Ролло увезет тебя от матери в Раун. Он скажет: «Вы не можете научить сына тому, что необходимо моему наследнику».

— И тогда мне станет матерью разрушительница семьи, та женщина?

Я кивнул.

— Ни за что не соглашусь! — закричал Вильгельм.

— В таком случае, есть только один выход: ты должен лучше заниматься с ярлом Ботто и другими воинами. Ботто говорит, что ты не хочешь ни ездить верхом, ни учиться владеть оружием. Если Ботто пожалуется, наше дело плохо.

— Я обещаю: буду лучшим во всех упражнениях. Но, все равно, я хотел бы стать, как ты, кюре или монахом.

— Побойся Бога, ты не можешь стать ни кюре, ни монахом, ты сын хевдинга и должен взять на себя управление Нормандией после отца.

— Это он так считает и так хочет. Он уже стар, правда? Когда он умрет, я смогу делать все, что захочу. Можно одновременно и служить Богу, и быть хевдингом. Ты, Хейрик, ты же рассказывал мне про святых мужей, которые управляли королевством. Марк Аврелий, например.

— Я рассказывал, да. Но вспомни, Марк Аврелий не был христианином.

Боже мой, какой упрямый ребенок! Мне с трудом удалось уговорить Вильгельма поступать так, как следовало. Но в следующем году мальчик стал одним из самых искуснейших бойцов, несмотря на чисто монашескую ненависть к насилию и кровопролитию. Вместе с книгами и тетрадями он хранил в своей сумке монашеский клобук, который упросил меня привезти ему из Реймса. Вильгельм пытливо читал священное писание и спрашивал:

— Разве Иисус не говорил, что пришедший с мечом от меча и погибнет? Как же я могу учиться сносить головы людям только потому, что мне вдруг так захочется?

Самым опасным было то, что он легко открывал свое сердце перед каждым человеком, и всех людей считал хорошими и добрыми, всем доверял. О, святая простота! Я предупреждал, пытался объяснить: если на его пути встанет зло, ему придется дорого заплатить за свою доверчивость.

Единственным человеком, к которому Вильгельм относился настороженно, был его собственный отец. Да и то он считал виноватым не его, а то трудное положение, в котором Ролло оказался по вине короля.

— Король обманул его и заставил выслать мою мать. Сам он никогда бы не поступил так плохо. Отец женился на Гисле и получил на это Божье благословение. Если у них появится сын, я смогу стать монахом, как того хочу, — говорил мальчик.

Для всех было очевидно, что развод с Ролло плохо повлиял на мать Вильгельма. Пола уже не была такой, как прежде. Она утратила свою задорную, обаятельную веселость и добродушие. С чудовищной силой проснулись в ней ревность и страх потерять Ролло. Я старался поддержать ее. Пола делилась со мной всем, что было у нее на сердце. С удовольствием приходила на мои занятия и сама училась тоже. Ее близость волновала и возбуждала, я не мог сосредоточиться, мне казалось, что рядом со мной огонь. Однако я ни за что на свете не отказался бы от таких встреч. Я стал готовить свои уроки не столько для Вильгельма, сколько для Полы. Я, наверно, не смог скрыть своих чувств, и через некоторое время она стала редким гостем на моих маленьких лекциях. Или мальчик пожаловался, что я стал уделять ему меньше внимания? Нет, на Вильгельма это было не похоже. Мне очень не хватало Полы. Вильгельм заметил это и со своей детской непосредственностью однажды, когда я читал трактат святого Августина, спросил:

— Боже мой, да ты влюблен в мою маму, Хейрик!

Я чуть не задохнулся. Но Вильгельм не имел ввиду ничего плохого, и, оценив ситуацию, я ответил:

— Да, Вильгельм, да. Никогда еще я не любил так сильно.

Он принял мое признание как что-то само собой разумеющееся.

— Я бы тоже влюбился в нее, если бы не был ее сыном. Но я люблю Полу как маму, и мне трудно понять, как отец смог выслать ее. Хочешь, я попрошу, чтобы она снова приходила на наши уроки?

Тут я набросился на него.

— Ты не имеешь права никому ничего говорить. И ни слова о том, что я люблю Полу. Если она узнает, то прогонит меня из Бауэкса.

Он засмеялся.

— Она давно знает. И она тебя не вышлет. Мне бы хотелось, чтобы ты стал ее мужем, теперь, когда отец отказался от нее.

Чуткость Вильгельма была удивительна и для его возраста очень редка. Однако он был еще слишком молод, чтобы понять страдания, несчастье неразделенной любви и глубокую боль взрослого мужчины. Весь мир он видел в розовых красках, и все люди должны были, по его мнению, любить друг друга. И, конечно, он не мог понять, что разговаривая со мной таким образом, подливает масло в огонь. Я переменил тему разговора. А что мне еще оставалось?

Вильгельм уважал меня, он выполнил мою просьбу и ничего не сказал Поле. Боже мой! Почему я не воспользовался помощью, предложенной мне этим юным купидоном? Нет! Больше всего на свете я боялся, что Пола может подумать, будто я добиваюсь ее, используя сына. Какие-то остатки порядочности у меня все же еще были.

«Она знает, она тебя не вышлет», — слова Вильгельма звучали у меня в ушах и будили надежду. Я пытался восполнить отсутствие Полы на уроках и навещал ее, чтобы рассказать об успехах Вильгельма. Но Пола задавала меньше вопросов, редко разговаривала со мной. Что-то нарушило нашу прежнюю дружбу. Но что? Неужели Вильгельм проговорился? Как-то я рассказал, что мальчик уже управляется с оружием и ездит на лошади так же хорошо, как учит мессы. И… Пола обняла меня и поцеловала. Самые жаркие ласки любивших меня женщин не доставляли мне такой восторженной и чистой радости. Память об этом поцелуе до сих пор жжет мою щеку. Удивительно, насколько сильна настоящая любовь! То, что Пола была дочерью графа, а я всего лишь учителем ее детей, не имело никакого значения. Для сердца ранг и положение в обществе не важны. Я был потрясающим любовником, пользовался большим успехом, в девяти случаях из десяти достигал цели благодаря абсолютной уверенности в своей неотразимости. Но с Полой у меня все было по-другому. Я уже не мог положиться на свое мужское обаяние. Обычно я с испугом думал: «Нет, не сейчас, попытаю счастья в следующий раз». Ее отказ означал бы для меня смерть. Я старался скрывать свои чувства, но все у меня получалось нелепо, как у молодого дурака, который в присутствии женщин начинает заикаться и путаться в словах. Я ее любил по-настоящему, и перед этим огромным чувством оказался совершенно беспомощным. Пола все понимала.

Вскоре в Бауэкс приехал Ролло. Он, конечно, поселился во дворце Полы и чувствовал себя здесь как в собственном доме. В ту ночь я не сомкнул глаз, ревность разрывала мое сердце на части. Я представлял, как Ролло удовлетворяет свои дикие страсти с женщиной, которую изгнал, и которую я люблю. Бессознательно, в глубине души я, грешник, даже мечтал о смерти Ролло. На следующее утро он вызвал меня к себе. Я приготовился к серьезным разговорам и состроил важную мину.

— Я слышал, ты хорошо выполняешь свою работу. Вильгельм сделал большие успехи и привязался к тебе. Я благодарен тебе. Ты сумел заставить его серьезно отнестись к урокам Ботто.

Я ожидал услышать совсем другие слова и удивился. Ролло улыбнулся и похлопал меня по плечу, по тому самому, которое все еще болело после его прощального напутствия.

— Ну-ну, сын мне все рассказал.

Я в ужасе замер: о чем рассказал? Ролло помрачнел. Словно солнце зашло за тучи.

— Теперь перейдем к самому главному. Что ты накрутил с Полой?

Я стоял ни жив ни мертв.

— Что вы имеете ввиду, мой гос-по-дин? — пробормотал я, налегая на слово «господин».

Ролло не привык к такому обращению. Так обычно называли епископа из Руана или Его Святейшество в Риме. Долгие годы, проведенные в обществе французских графов, научили меня употреблять это слово кстати и не совсем кстати.

— Ты понимаешь, с Полой… Никогда раньше такого не было, — начал он и посмотрел в сторону, явно испытывая неловкость. — Сегодня ночью она сказала, что по христианским законам таинство брака нельзя осквернять сожительством с другой женщиной. И я, женатый мужчина, могу впасть в смертный грех, так же, как и она. Никогда не слышал ничего более глупого! Пола и я давно женаты, у нас двое детей. Никто, кроме тебя, не мог внушить ей такие идиотские мысли, ведь ты здесь единственный кюре.