Генерал Ермолов

как человек, ожидающий для себя горестной участи.

Ермолов же не переставал кричать на персов. Он повторял, что не находит в чиновниках той искренности, с какой его примет шах, что по своему высокому происхождению от рода Чингисхана, которое было им выдумано, он не может терпеть такое с собой обращение, и наконец, обругав и осмеяв всех, пошел с советниками и переводчиками к шаху.

Фетх-Али-шах, или Баба-хан, сидел в открытой палатке на троне. Он был весь в блистающих драгоценных каменьях, ноги его, обутые в белые чулки, болтались, не доставая до полу. У него был мясистый тюркский нос и длинная белая борода, спускающаяся, как отмечал один путешественник, «до нижних областей желудка» и закрывающая лицо и уши.

Шестнадцать сыновей безмолвно и неподвижно стояли у стены. Шах разрешил послу приблизиться и поздравил его с прибытием. Ермолов взял у советника посольства Соколова грамоту Александра I и поднес ее Фетх-Али со словами:

– Российский император, великий государь мой, равно постоянный в правилах своих и чувствах, уважая отличные качества вашего величества и любя славу вашу, желает существующий ныне мир утвердить навсегда с Персией, царствованием вашим благополучной. Я имею счастье удостоену быть поручения представить пред вашим величеством желание моего государя. В искренности его перед лицом Персии призываю я Бога во свидетели…

Шах, приняв грамоту, пригласил его сесть, советники стояли по обеим сторонам посла. Затем были представлены чиновники и офицеры посольства. Когда дошла очередь до географа и путешественника Коцебу, Ермолов воспользовался этим, чтобы – в который уже раз! – для выгоды России использовать распространенную на Востоке лесть.

– Вот, – сказал он шаху, – один капитан, приближенный государя, который три года ездил кругом света и не был доволен, пока не удостоился увидеть ваше величество!

– Теперь он все видел, – важно и с удовольствием отвечал Баба-хан.

Вечером казаки начали перетаскивать подарки в палатку, поставленную подле шахской. Фетх-Али все время смотрел в дырку, проделанную в палатке, а на другой день, когда Ермолов вручал подарки, весьма удивлялся им и кричал: «Ах! Ах!» Он взобрался на большое трюмо из красного дерева и долго смотрелся в зеркало. О богатейших мехах спрашивал, крашеные они или нет, а часы с бронзовым слоном трижды заставлял играть. Потом он велел собрать всех свои ханов и приказал им удивляться подаркам, а всю следующую ночь пробыл с подарками у своих жен…

Ермолов продолжал скрепя сердце добиваться своей цели – не уступать никаких земельных приобретений Персии.

Чтобы расположить к себе престарелого верховного визиря Садр-Азама, он стал выказывать особенный интерес к его высоким качествам и добродетелям и просил во всем его наставлений. В знак необыкновенной к нему приверженности Ермолов даже называл его отцом и, как покорный сын, обещал откровенно говорить обо всем. Когда ему невыгодно было обращаться к Садр-Азаму как к верховному визирю, он советовался с ним как с отцом; а когда