Джебе - лучший полководец в армии Чигизхана

– Да, – ответил он.

Главаря удовлетворил его ответ, и он ушел.

К вечеру банда села на коней и по холодку направилась через солончаковые топи в степь.

Они залегли на взгорке, с которого хорошо просматривались три юрты меркитов. Ждали до утра, боясь чихнуть, чтобы не выдать себя чутким юртовым псам.

Перед рассветом от стана отъехали четыре всадника и умчались в степь. Разбойникам это было на руку. Выждав немного, до первых лучей солнца, они с криками и воплями скатились из засады к аулу. И тут поднялась страшная паника. Из юрт выскакивали полуодетые испуганные женщины и с визгом стали разбегаться во все стороны. Две оставшиеся собаки, не убежавшие утром с пастухами, от страха сиганули за холмы.

Возбужденные подростки ворвались в юрты, почти без разбора хватая первое, что подвернется под руку, стараясь успеть до того, пока обитатели не распознали, что они всего лишь пацаны. Торопливо грузили хабар на коней и стремглав уносились в степь.

Чиркудай не участвовал в разбое. И не потому, что считал это плохим делом. Нет. Просто он первый раз был в налете и не знал, что нужно брать. Подъехав к юртам, он заметил на деревянном приступке одной из них лук с колчаном стрел. Вот это и взял. А потом, подхваченный всеобщей суматохой, метнулся на своем Чёрном, вслед за удиравшей в степь бандой.

Отъехав от стана достаточно далеко, Чиркудай, в возбужденных криках парнишек разобрал женский голос: оказывается главарь прихватил молодую меркитку, и бросил ее поперек своего коня. И криво ухмылялся, слушая, как она кричала в голос, пытаясь вырваться.

Уходили быстро и не в ту сторону, где были их юрты. Знали – погони не миновать. Но вожак был мастаком насчет запутывания следов. Никто за ними не погнался.

В свое логово приехали к вечеру. Главарь сбросил почти потерявшую сознание женщину на землю и велел всем показывать добычу.

Разбойники сложили в несколько куч шкуры лисиц и соболей, халаты, обувь, котлы для приготовления еды, две старые сабли без ножен и еще какую-то рухлядь. Главарь стал отбирать себе из награбленного лучшее, затем предложил остальным делить то, что осталось. Взглянув на новенького, пригласил к добыче и его. Но Чиркудая не интересовали вещи, и он отрицательно помотал головой.

– Как знаешь, – промычал главарь и, заухмылявшись, подхватив лежащую на земле меркитку, понёс ее, под одобрительные возгласы четверки своих приближенных, в юрту.

Чиркудай слышал, как надсадно закричала женщина. Но крик был недолгим. Вскоре она замолчала. Уже в темноте из юрты вышел довольный главарь, самодовольно подтянул штаны и мотнул головой своему брату, разрешая идти вместо себя, а сам направился к Чиркудаю. Он по-хозяйски уселся на кошмы и предложил:

– Иди в мою юрту, к женщине... Сладкая... Иди, попробуй, – при этом самодовольно ухмылялся.

Чиркудай мельком взглянул на вожака и, ничего не сказав, поудобнее улегся на кошмах. Вожак понял его молчание.

– Как хочешь, – равнодушно сказал он, встал с кошм и направился к юртам, где кучковались подростки.

Чиркудай видел, что половина мальчишек не рискнули идти в юрту. Очевидно, они в банде появились недавно. Трое из нерешительных подошли к кошмам Чиркудая и стали топтаться, не осмеливаясь заговорить. Но один из них не выдержал и спросил:

– Можно, мы тоже здесь ляжем?

– Места много, ложитесь, – ответил Чиркудай.

Ребята быстро примостились в сторонке. Чиркудаю была безразлична выказанная таким образом их солидарность с ним. Немного поразмышляв, он спросил ближнего:

– Как тебя зовут?

Но на его вопрос ответил другой, тот, кто спрашивал у него разрешение лечь на кошмы.

– Тохучар.

Больше Чиркудай не сказал ни слова. Молча укрылся кошмами, и уставился в звездное небо.

Ночью его разбудили всхлипывания меркитки, которая вышла из юрты и направилась в степь. Крепыш высунулся из входного отверстия и сказал брату:

– Она утонет в солончаке. Дорогу не знает.

– Вот и хорошо, – донесся сонный голос вожака. – Нам спокойней будет. Чиркудай не пожалел меркитку. Он не умел сочувствовать другим и себе тоже. Не осуждал и главаря. Считал, что тот может поступать так, как ему хочется. Мальчишки рядом с ним немного пошептались, и угомонились. И он опять задремал.

Утром они ели баранину на побелевших от инея кошмах. Мясо прихватили вместе с котлом в ауле и доварили на своем очаге. Меркитка исчезла.

Чиркудай навестил Чёрного. Вернувшись, осмотрел лук и стрелы. Оружие было не новое, но еще хорошее. Несколько стрел оказались кривыми, и Чиркудай их выкинул, сняв наконечники. А остальные стал шлифовать о войлок.

Мальчишки, ночевавшие с ним, с интересом наблюдали за его действиями. У них, кроме старых ножей в ременных поясных петлях, никакого другого оружия не было. Стрелять, как догадывался Чиркудай, в банде никто не мог. Он присмотрелся к Тохучару, который с нескрываемым любопытством следил за его работой. И будто увидел со стороны себя. Но не сегодняшнего, а того, забитого в прошлом мальчишку. Однако, в отличие от него, Тохучар был веселым, умел улыбаться и строить рожицы по любому поводу.

В это время крепыш, который никак не мог успокоиться из-за своего поражения, стоя около юрт, в двадцати шагах от них, посматривал в сторону соперника. Его лицо искривилось недовольной гримасой, когда он увидел, что Тохучар стал помогать Чиркудаю шлифовать стрелы. Крепыш снял с головы войлочный малахай, подбросил его в воздух, и крикнул Чиркудаю:

– Эй ты!.. А ну, попади!..

Чиркудай моментально положил стрелу на лук и, зацепив тетиву китайским хватом, двумя пальцами, не целясь, выстрелил. Тонко свистнув, стрела мелькнула в небе и прошила шапку крепыша еще на взлете.

Мальчишки, сидевшие около него, удивленно поцокали языками и во главе с Тохучаром шумно побежали за стрелой. Главарь понаблюдал, как с неба падает простреленная шапка брата, и направился к Чиркудаю. Крепыш недовольно вырвал у парнишек свой продырявленный малахай и отвернулся. Вожак подошел, уселся на кошмы, прочистил горло и сказал:

– Ты хорошо стреляешь. Для меня ты непонятный. Я не знаю, кто ты. Кто же ты?

Чиркудай помедлил. Взял принесенную стрелу у Тохучара, осмотрел наконечник и негромко ответил:

– Я не знаю, кто я.

Главарь недоуменно покрутил головой, покашлял и, ничего больше не сказав, ушел.

Всё лето они шныряли по степи, подбирая остатки вещей после многочисленных междоусобных стычек различных аратских племён. А в Великой степи творился настоящий бедлам: многие рода и племена возненавидели друг друга, вспомнив старые обиды. Сходились в беспощадной рубке и при этом не успокаивались, а возбуждали новую вражду. Рубились беспощадно.

В Великой степи не было единого хозяина, не было хана. Хотя претендентов объявлялось немало. В степи властвовал закон родовой мести: если набедокурил всего лишь один член рода, за него должен был отвечать весь род.

К осени банда Гурджила, так звали главаря, пополнилась еще тремя изгоями-малолетками. Он хотел быть единоличным хозяином, поэтому выискивал только подростков. От взрослых шарахался.

Иногда они нападали на небольшие аулы и быстро уходили. Во всеобщем разбое их совсем не замечали. И они жили в солончаковых топях спокойно.

Чиркудай чувствовал, что находится в каком-то непонятном, раздвоенном состоянии. Будто его кто подвесил между небом и землёй. Не мог он спуститься вниз или подняться наверх. Да и не хотел. Внутри ему кто-то подсказывал, что скоро все изменится. И это не обойдет его стороной. Но что произойдет, он не знал. Нужно было лишь подождать. И он ждал, слушая по вечерам рассказы Тохучара о том, как на их стойбище напали люди длинной воли.

– Банда была большая, – неторопливо говорил Тохучар, лёжа на кошмах и, так же, как Чиркудай, рассматривая звёзды. – Наша маленькая, – и, как бывало с ним не раз, резко сменил тему:

– Гурджил трус! Он на такое не пойдёт! – вздохнув, продолжил: