Катон (СИ)

Римляне так обрадовались этой удаче, что в погоне за легким успехом словно коршуны бросились на Крикса и упустили Спартака. Претор Аррий опередил Геллия на пути к добыче и, разбив Крикса в кровавой битве, полностью уничтожил его войско, заставив консула изнывать от разочарования и зависти. Тем временем Спартак вырвался на оперативный простор, а участь галлов и германцев вразумила его воинов и вернула армии былую мощь. Но впереди его поджидал второй консул, а Геллий, присоединив к своему легиону силы Аррия, дабы претор впредь не отнимал у него славу, пустился вдогонку. Промедление грозило Спартаку окружением, потому он был вынужден на неудобной позиции принять бой с Лентулом. Однако Спартак сумел за счет численного преимущества компенсировать слабость исходной позиции, а боевой пыл его воинов свел на нет превосходство римлян в выучке. В итоге, консул был разбит на голову.

Перед этим сражением солдаты и офицеры Геллия молили богов ниспос-лать Корнелию Лентулу неудачу, чтобы они тоже получили возможность поучаствовать в деле и вкусить щедрот Марса, но, когда пришла весть о сокрушительном поражении, лагерь объял страх.

Катону еще не довелось участвовать в боях, но он обратил на себя внимание консула строгой дисциплиной и подчеркнуто точным исполнением приказов. В условиях анархии, царящей в войске, когда то там, то здесь раздавалось циничное брюзжание о том, что все начальники профаны, Катон в противовес остальным старался соблюдать выработанные веками моральные нормы римского воина. За это он подвергался насмешкам окружающих, упрекавших его в отсутствии независимости в суждениях, тогда как в данных условиях именно они безвольно плыли по течению, а он чуть ли не в одиночку пытался противостоять общему потоку. Геллий отметил его, как он сказал, послушание и назначил командиром турмы, то есть конного отряда в тридцать человек.

С подчиненными у Катона отношения не заладились, так как он слишком многого требовал от них. Они злословили за его спиной, но им приходилось выполнять все приказы, поскольку сам он был безупречен в своем поведении, и обвинить его в чем-либо не представлялось повода, а значит, и не было возможности пошатнуть его власть. Зато их отношение к Катону резко изменилось после первого же боя.

Победив Лентула, Спартак мог продолжать марш на север Италии, но на границе с Цизальпийской Галлией его поджидало войско проконсула Гая Кассия, отвечавшего за эту провинцию, и в случае малейшей заминки повстанцам снова грозило бы окружение, так как следом двигались со своими легионами Геллий и Аррий. Спартак предпочел первоначально дать бой консулу и занял удобную для сражения равнину. Геллий тоже жаждал битвы, чтобы поскорее закончить позорную, в понятии рабовладельцев, войну, тем более что истекал срок действия его полномочий. Однако, оказавшись лицом к лицу с врагом, Геллий засомневался в целесообразности немедленного сражения, так как на облюбованном Спартаком широком поле имеющий численное преимущество противник мог обойти его легионы с флангов. В то же время простор равнины создавал удобство для применения конницы, в которой, как предполагалось, римляне обладают превосходством. В войске рабов вначале вообще не было всадников, поскольку обучить конному бою несведущих людей гораздо сложнее, нежели пешему. Но Спартак, постигавший военную науку в римской армии, понимал, что без хорошей конницы он не сможет на равных состязаться с римлянами, и за зиму сумел создать у себя этот род войск. Геллий знал о попытке Спартака обзавестись конницей, но, тем не менее, был уверен в превосходстве своей кавалерии. Потому после некоторых колебаний он все же принял вызов и начал выводить легионы за лагерный вал для боевого построения.

Катону с его турмой достался правый край, где всадники должны были прикрывать фланг пехотного строя. Час назад Марк горячо, совсем не по-стоически спорил с товарищами, доказывая, что нельзя вступать в бой с втрое более многочисленным противником на такой местности, тогда как большинство офицеров одобряло решение консула уже из-за одного того, что отступать перед рабами якобы неприлично. "Сейчас перед нами не рабы, которых можно посылать за ночным горшком, а вооруженные враги! - стоял на своем Катон. - И их более пятидесяти тысяч, а это - сила!" Однако его, как обычно, слушали, но не слушались. Теперь же, когда приказ дан, и изменить ничего нельзя, он выкинул из головы собственное мнение и целиком сосредоточился на порученной ему конкретной задаче.

Перед тем, как двинуться навстречу врагу, чернеющему густым строем во всю ширину равнины, консул напутствовал воинов небольшой речью. Он говорил об Отечестве, о многочисленном и свирепом неприятеле, обрушившемся на Италию, словно стая саранчи, уничтожающей все живое на своем пути, о поражении Лентула, безответственно отнесшегося к делу, и закончил обращение такими словами: "Солдаты! Да, перед нами рабы, но они забыли об этом, и наш долг - напомнить им их место, иначе нам самим придется забыть, что мы - римляне. Вперед!" После речи полководца все воины посерьезнели и приняли столь решительный вид, что даже Катон поверил в успех. "Не может быть, чтобы те, сколько бы их ни было, победили нас, ведь за нас сама история", - думал он, пришпоривая коня и одновременно следя за равномерностью аллюра своего подразделения.

Противники сошлись в битве с равным ожесточением, и долго ни одна из сторон не могла сколько-нибудь заметно потеснить другую. Однако римлянам пришлось сильно растянуть строй, чтобы перекрыть весь фронт, а спартаковская фаланга имела большую глубину и самою своею массой оказывала давление на неприятеля. Римская конница тоже не сумела разом опрокинуть врага и увязла в рукопашном бою. Около часа богиня Победы напряженно следила за ходом битвы, а потом, наконец, сделала выбор, и дальнейшее слилось для римлян в сплошной кошмар.

Призыв консула и вся торжественно-мрачная обстановка начала сражения, волнующие звуки труб, горнов, блеск доспехов, знамена со сверкающими на солнце серебряными орлами разбудили в римлянах дух предков, и на какое-то время они предстали врагу в грозном могуществе победителей Пирра, Ганнибала, Филиппа, Антиоха, Персея, но теперь первоначальный пыл иссяк, они поняли, что легкой победы не будет, и вновь обратились в самих себя, в жадных, трусливых и циничных слуг алчности. Добычей в столь жаркой битве не пахло, и все их помыслы устремились к сохранению жизни. Римляне поддались напору спартаковцев, сломали строй, и вся их фаланга разом рухнула. В следующий миг они уже беспорядочно бежали к своему лагерю, подвергаясь жестокому избиению со стороны преследующих. Отдельные потомки Горация, Торквата и Сцеволы сверхче-ловеческими усилиями держались на месте и яростно рубили чуть ли не сплош-ную массу нахлынувшего вражеского потока, но скольких бы противников они ни сразили, их самих все равно ждала неминуемая гибель. Так лучшие из римлян, в последний раз явив миру стать героев, оставались на поле боя, облегчая другой, быстроногой части сограждан возможность и дальше скатывать Рим вниз по склону истории.

Наверное, аналогичная участь постигла бы и Катона, который никак не мыслил себя бегущим от врага, да еще столь презираемого. Но его спасло то обстоятельство, что он теперь отвечал не только за себя, но и за тридцать человек своей турмы. Сознавая новую роль, Марк, как только началось отступление, прекратил звенеть мечом о щиты и секиры конкретных противников, и принялся наводить порядок во вверенном ему подразделении. Вымуштрованные воины самим себе на удивление слаженно и четко выполняли все команды и вместе с десятками примкнувших к ним всадников других, рассеянных врагом турм, организовали отпор неприятелю. Некоторое время отряд Катона сдерживал наступающих, но затем, следуя логике битвы, тоже начал отходить назад, совершая, однако, этот безрадостный маневр в полном порядке, благодаря чему избежал потерь.

Только близость лагеря спасла римскую армию от истребления. Спартаковцы не стали штурмовать укрепления и лишь обстреляли укрывшихся за валом беглецов едкими насмешками, после чего с гордым видом возвратились в свой стан.