Кабинет-министр Артемий Волынский

Теперь Екатерина должна была родить, и Анна беспокоилась за свою низкую родом, но такую дорогую ей подругу. Впрочем, подруга ли она ей? Анна как-то не задавалась этим вопросом, но знала, что её всегда ждут у Екатерины искренне-тёплый приём и самые задушевные интересные разговоры. И потому поспешила она не на площади и улицы Москвы, а к родильному ложу Екатерины.

Не слышалось криков и стонов в палатах Коломенского дворца, где прижилась Екатерина и где определил ей жить Пётр вместе с любимой сестрой Натальей.

Анна вошла в комнату, соединённую узким проходом с родильной палатой. Низкие потолки и двери, в которые можно было проходить только нагнувшись, что Анне, при её высоком росте, давалось нелегко, напомнили ей её родное Измайлово. Так же, как и в Измайлове, здесь было бесконечное множество комнаток и комнат, палат и хором, и все они соединялись узенькими проходами, везде горели лампады перед иконами в серебряных и золотых окладах, тёмные палаты освещались лишь свечками да изредка смоляными факелами.

Анна присела на низенький мягкий стул и стала прислушиваться к звукам. Пролетела статс-дама царевны Натальи, за ней пронесли воду в большом тазу две служанки, пробежали ещё какие-то люди.

Вышла и сама Наталья Алексеевна, увидела Анну, неловко пристроившуюся на стуле и сказала:

   — Зачем ты здесь, тебе ещё нельзя видеть этого...

Но Анна подняла на неё такие умоляющие глаза, в них было столько просьбы и жара, что Наталья сбросила с себя озабоченность, прикоснулась к плечу Анны и проговорила:

   — А ведь и тебе предстоит... — И повела её в родильный покой.

Тут было жарко и светло от множества горящих свечей, суетились в углу старухи-повитухи, на полу, покрытом кошмами и пуховиками, под стареньким атласным одеялом лежала Екатерина. Искусанные полные алые губы да пот, обильно катившийся по гладкому высокому лбу, слипшиеся чёрные волосы под белым чепцом — вот и всё, что успела заметить Анна. Горой вздувался под одеялом живот Екатерины, она нервно теребила угол плоской подушки и ногами отбрасывала край одеяла.

Анна подошла ближе, прикоснулась к руке Екатерины, терзавшей подушку. Та не обратила на неё никакого внимания.

   — Мучается она, — бессильным шёпотом сообщила Наталья Алексеевна, — не беспокой...

Анна отдёрнула руку, и в это время протяжный стон сорвался с пухлых искусанных губ Екатерины. Повитухи кинулись к ногам роженицы. Екатерина надрывно вздохнула и закатила глаза.

Анна не смотрела на ноги и живот Екатерины. Только видела, как затуманились её живые карие глаза, потом закрылись и вдруг быстро открылись.

   — Господи, твоя воля, — пробормотала Екатерина, и взгляд её словно бы оживился.

Старухи достали из-под одеяла маленький красный комочек, быстро унесли его в другой угол, непрестанно бормоча молитвы.

   — Вторые сутки не ела, дайте хоть просяной каши, — неожиданно ясным полным голосом сказала Екатерина.

Анна обомлела.

   — Да покажите хоть, кого я тут на свет произвела, — с лёгким акцентом снова ясно и раздельно выговорила Екатерина.

   — А девку, да рыженькую, да такую красавицу-раскрасавицу, — наперебой затараторили старухи-повитухи и поднесли к самому лицу Екатерины жалкий красный комок.

   — Слава тебе, Господи, — сказала Екатерина. — Вот теперь можно и встать да на парад поглядеть...

Все женщины вокруг засмеялись.

   — Ещё не отошла от родов, ещё и послед не вышел, а туда же, на парад смотреть! — закричала Наталья Алексеевна. — А девка в самый торжественный день родилась, счастливицей будет, — затараторила она.

Анна, немая от такого поворота событий, впервые присутствующая при родах, жадно наблюдала за всем происходящим.

Набежали служанки, мамки, няньки, кормилицы, все ахали и охали, любовались новорождённой, предвещали, что девки рождаются к миру, и весело поздравляли роженицу, которую уже перевели с пола на чистую постель, вынеся всю груду пуховиков и кошм с глаз долой. «Так вот как это происходит, — подумала Анна, — а кричат, что в муках рождается человек. Что-то не заметила я особых мучений...»

Принесли горячую просяную кашу, сдобренную постным маслом, и Анна вдруг взяла блюдо из рук няньки, присела на постель Екатерины и принялась её кормить. Екатерина рассмеялась, широко открыла рот, и большой ком каши исчез за её полными губами.

   — Давай я сама, — опять засмеялась Екатерина. — Что ж, у меня рук нет?..

Она взяла блюдо и ложку из рук Анны и начала так быстро поглощать кашу, как будто на свете не было ничего вкуснее. Анна с умилением смотрела на неё, представляла, что и ей когда-нибудь придётся пережить нечто подобное, старалась оправить одеяло, подушку. «А ведь девка эта, только что рождённая, мне приходится сестрой, — вдруг подумала она. — Да нет, она незаконная, с царевной ей не тягаться. Мало ли их, незаконных, бегает по Москве...»

Екатерина отодвинула от себя блюдо, положила ложку на его край, утомлённо закрыла глаза, и скоро её сонное дыхание дало понять Анне, что она заснула так крепко и так сладко, как может засыпать человек после хорошо и трудно выполненной работы.

Анна всё ещё смотрела на Екатерину, сидя на краю её постели, и видела, как постепенно возвращались краски на её лицо, как спокойно и умиротворённо было её дыхание.

Дверь родильной палаты вдруг распахнулась рывком, едва не стукнувшись о притолоку, стремительно вошёл царь.

Няньки и мамки сразу разлетелись по углам, выскочили в открытую дверь, встала с постели и Анна, отошла в угол, где на высоком белом столе уже лежала спелёнутая новорождённая и стояла возле неё, словно сторож, Наталья Алексеевна.

Пётр подскочил к постели, грохнулся на колени перед Екатериной, взял её белую полную руку, безвольно лежащую на краю одеяла, и прижал к груди.

   — Сердечный друг мой пришёл, — улыбаясь, разомкнула веки Екатерина, — долгонько тебя не было, все глазоньки проглядела, тебя поджидаючи.

   — Всё ли хорошо, всё ли ладно? — вместо ответа спросил Пётр.

   — А девка, да рыженькая, да глазки голубые, да ротик махонький, — заулыбалась Екатерина.

   — Тосковал я по тебе, Катеринушка. — Пётр прижался щекой к её руке.

Потом рывком встал. Ему сразу поднесли запеленутую новорождённую. Он долго разглядывал её, подержал в руках невесомый крохотный свёрток. Новорождённая открыла мутно-голубые глаза, осенённые чёрными длинными ресницами.

   — Хороша, — неловко ткнулся ей в щёку Пётр и отдал девочку в руки Натальи.

И снова бросился к постели роженицы.

   — Бог даст, выживет и эта, — глядя прямо в глаза Екатерине, тихо сказал он.

   — А что Бог даст, то и будет, — светло улыбнулась Екатерина.

   — Выживет — свадьбу сыграем, — так же тихо проговорил Пётр.

Екатерина округлила глаза, одёрнула Петра с ласковой улыбкой:

   — Ты — царь, а всё ж и у тебя кругом рамки. Что ж будет, если цари на портомойках жениться будут?

   — Решил я, так и будет, — строго заметил Пётр.

Он поднялся, обвёл всех строгим взглядом:

   — Отныне глядеть за ней, как за царицей. — И всё так же стремительно вышел.

Девочку назвали Елизаветой. На крестинах, которые отличались необыкновенной простотой, Анна стала восприемницей ребёнка.

Вернувшись в Измайлово после удивительных сцен в Коломенском, Анне захотелось поделиться всеми новостями с матерью и сестрой, но те всё ещё продолжали оставаться в Москве на пирах и увеселениях по случаю полтавской виктории. Анна расхаживала по низким пустынным маленьким покоям Измайловского дворца и удивлялась тому, как ещё совсем недавно жалела она эти тёмные палаты, как страшилась отъезда в Петербург. Теперь ей казалось, что она давно уже выросла и повзрослела и маленькие сумрачные комнаты Измайловского дворца стали ей тесны. Она велела оседлать лошадь и поскакала к тому месту, где всего два года назад состоялась последняя охота царицыного двора.

Теперь тут всё было занесено снегом, тропинок нигде не виделось, даже следов на свежевыпавшем снегу Анна не наблюдала. Напрасно вскидывала она тяжёлую пищаль, напрасно вглядывалась в снежно-белое пространство между деревьями. Никто и ничто не появлялось в поле её зрения.